Что касается, во — первых, теоретической философии, то Кант в «Критике чистого разума» приступает к делу психологически, то есть исторически, описывает главные ступени теоретического познания. Первой способностью является вообще чувственность, второю — рассудок, третьей — разум.[12]
Мы выступаем против приписывания исторической функции методическому движению «Критики», какой бы парадоксальной ни казалась ситуация, в которой мы при этом оказываемся.[13] Возможность для такой не — исторической интерпретации видится в том, что архитектонику «Критики» можно представить как аналитику восприятия, что сделает очевидным высказывание Канта о том, что объективное единство всякого (эмпирического) сознания в одном сознании (первоначальной апперцепции) есть необходимое условие даже всякого возможного восприятия, сродство всех явлений (близкое или отдаленное) есть необходимое следствие синтеза в воображении, a priori основанного на правилах.[14]
В этом (не — исторически интерпретированном) смысле основной вопрос «Критики» предварительно может быть сформулирован следующим образом: как возможно априорное восприятие? Такой под ход к основаниям «Критики чистого разума» основан на выдвижении Кантом двух принципиально трансцендентных друг другу горизонтов внутри имманентной сферы познания: эстетического и мыслимого, или рецептивного и спонтанного. Признание подобной чужеродности друг другу чувственности и рассудка приводит вместе с тем к одному радикальному следствию, а именно — означает невозможность применения принципов одной сферы по отношению к другой.[15] Если это так, то вопрос о возможности познания как такового должен получить свое разрешение через независимое исследование чувственности от рассудка и рассудка от чувственности; именно посредством принципиальной, методической «изоляции» можно исследовать вопрос о возможности априорного восприятия:
Итак, в трансцендентальной эстетике мы прежде всего изолируем чувственность, отвлекая все, что мыслит при этом рассудок посредством своих понятий, так чтобы не осталось ничего, кроме эмпирического созерцания. Затем мы отделим еще от этого созерцания все, что принадлежит к ощущению, так чтобы осталось только чистое созерцание и одна лишь форма явлений, единственное, что может быть дано чувственностью a priori.[16]
Вопрос о возможности восприятия как вопрос феноменологический
Постановка вопроса о не — исторической интерпретации проекта Канта требует своего особого обозначения. На наш взгляд, интерпретация кантовского замысла как фундаментальной аналитики восприятия возможна исключительно в рамках так называемого феноменологического подхода, основной характеристикой которого выступает запрет принимать «данное» за «само собой разумеющееся». То, что дается в восприятии, не означает для феноменолога неоспоримой очевидности. Данность феноменологии должна быть не мнимо очевидной, а приведенной к очевидности, т. е. только стать очевидной в процессе феноменологического исследования.
Когда Кант разграничивает эстетическое (т. е. воспринимаемое) от мыслимого, то это свидетельствует о том, что обычное восприятие, сводимое традицией к чувственным данностям или даже к негативной работе чувственности, не является для него само собой разумеющимся. Это означает, что обычное восприятие не может быть просто истолковано как свидетельство нашей рецептивности или способности подвергаться воздействию вещи, но скорее в качестве прямо противоположного: Кант ищет в восприятии спонтанность, интеллектуальную деятельность, вкладываемую нами в процесс нашей встречи с вещным. Исходный пункт Канта, который одновременно должен стать и конечным пунктом, — данность восприятия, опыт.
«Не обязательно делать из Канта феноменолога»,[17] чтобы увидеть, что вопрос, поставленный Кантом (вопрос о возможности априорного восприятия), есть вопрос феноменологический. Повторим, феноменологическим он является на том основании, что восприятие для Канта оказывается не само собой разумеющимся фактом, а тем, что только должно быть проведено сквозь «Критику», чтобы подтвердить себя в качестве очевидно данного. При утверждении Кантом несводимости чувственности к рассудку и рассудка к чувственности, возникает вопрос не только о возможности восприятия, но и о способности, осуществляющей саму «изоляцию» чувственности от рассудка. В этом смысле и сопутствующий этому вопрос о субъективности, осуществляющей такую «изоляцию», выступает вопросом феноменологическим.
13
А она кажется именно парадоксальной, например, с учетом последнего предложения кантовского введения к первой «Критике»: «Это трансцендентальное учение о чувственности должно составлять первую часть науки о началах, так как условия, лишь при которых предметы даются человеческому познанию,