В голове Уилла замелькали и рассеялись вопросы. «По-вашему, это имеет какое-то значение? Я должен позабыть о том, что вы издевались над ней, пока мы гостили в Чизуэлле? Вы рассчитываете на поблажки в загробной жизни, да? Вы думаете, ваше признание произвело на меня впечатление?»
Он перевел взгляд на карету, вернее, на силуэт, видневшийся там.
— Если хотите, можете поговорить с ней. Если у вас есть что сказать. — Он, наверное, зря без ее разрешения предложил это Роаноку. Только теперь уже поздно сдавать назад. — Она настояла на том, чтобы присутствовать, так как она является причиной дуэли.
Предложение явно удивило Роанока. Он оттолкнулся от дерева и посмотрел на карету.
— Я не представляю, что ей сказать. Она знает, что я никогда прежде не бил ее.
Уилл пожал плечами и отступил на шаг, чтобы уклониться от искушения врезать этому недоумку.
— Меня все это не касается, — жестко произнес он. — Я основываюсь на своем опыте. Это полезный способ подгрести за собой, вычистить карманы. Никто не захочет идти в бой, обвешанный конфликтами, которые можно запросто разрешить. — Еще один шаг назад, еще одно пожатие плеч. — Возможно, вам действительно не чего сказать ей. Я не знаю. Но если есть, сейчас самое время.
Роанок бросил еще один взгляд на карету и обхватил себя руками. Он сделал глубокий вдох, а потом выдохнул, и Уиллу показалось, что вместе с воздухом он выдохнет свою гордыню и решительным шагом направится к Лидии.
Однако тот лишь покачал головой:
— Мне нечего сказать ей.
Жалкий. Несчастный. Господи, неужели он и в самом деле жалеет этого человека? Когда же его здоровое презрение потеряло форму и превратилось в жалость?
Однако он ничего не мог с этим поделать. Этот человек цепляется за свою честь — а Роанок, без сомнения, имел представление о чести, иначе его не волновало бы, как он будет выглядеть в глазах брата, — и при этом осознает, как низко он пал. Этого должно быть достаточно, чтобы в зародыше задавить любое сочувствие в его душе. Но он и сам знает, каково это — потерять расположение брата. И что такое угрызения совести. Ведь Лидия, радость его жизни, досталась ему, по сути, благодаря обману. Случайный промах, а потом непозволительный поступок — все это толкнуло любовницу другого мужчины прямо к нему в объятия.
Его внимание привлекло движение в карете: Лидия спустилась на землю. Она наверняка заметила взгляды, которые на нее бросали двое мужчин, и приготовилась вмешаться, если понадобится. Она пристально смотрела на него, точно так же, как в тот первый вечер, в темноте библиотеки, однако на этот раз в ее взгляде не было безразличия. Напротив, в нем светилась надежда. Даже сейчас она еще верила, что он и Роанок могут пойти на уступки друг другу и тем самым отменить дуэль.
В его душе опять что-то дрогнуло. Возможно, само по себе это чувство не поколебало бы его, не поколебало бы оно его и в сочетании со странной жалостью. Однако его сознание выбрало именно этот момент, чтобы напомнить, как под его пальцем замедлялся пульс Толбота. Это воспоминание подействовало, как последняя капля зелья алхимика или как призма, которая преломила луч света и превратила его в ослепительное сияние.
Все стало ясным — и решение, и действие.
— Послушайте, Роанок. — У него было мало времени Каткарт и брат Роанока уже все обсудили с врачом и сейчас шли в их сторону. — Я собираюсь промахнуться.
Квадратная Челюсть дернулся, его глаза расширились, ноздри раздулись. Судя по виду, он не верил своим ушам. Выстрелить мимо цели — это было бесчестным поступком. Достойным выходом из дуэли было бы извинение.
Ну и ладно. После всего, через что он прошел, он наверняка вырвал у судьбы право самому решать, что достойно, а что — нет.
— Дело в том, что я не нахожу в себе склонности убивать, во всяком случае, сегодня. Если бы я был уверен в своей меткости, я бы, наверное, выстрелил вам в ногу. Но я не знаю эти пистолеты. — Быстро. Они уже рядом. — А вдруг из-за отдачи пуля попадет вам в жизненно важные органы. В общем, я считаю, что безопаснее будет выстрелить в сторону. О, пора, да? — Он повернулся к секундантам прежде, чем Роанок успел ему ответить. Ему не нужен был его ответ. Он сам принял свое решение.
Спустя десять минут Квадратная Челюсть заслуживал помилования не больше, чем раньше. Ничего не изменилось. Изменения затронули его будущее, как будто он забрался на вершину высоченного холма и сумел взглянуть на раскинувшуюся перед ним жизнь и увидеть место дуэли в ней. Он имел привилегию и власть даровать помилование, пусть и незаслуженное. И если он его дарует — если он откажется от своего права уничтожить бесполезного наглеца, — тогда в его истории появится поступок, характеризующийся милосердием. Этот поступок уравновесит воспоминания о вызванной бессилием причастности к смерти человека, который не заслуживал такого конца.