С научными работниками других взглядов можешь спорить, находить контрдоводы, переубеждать, но это у нас, а в том в обществе, что благодаря бесконтрольным свободам поднялось из неких мрачных глубин доминирующего за земле вида, доставшихся даже не от питекантропов, а ещё кистепёрых рыб, просто невозможно даже пикнуть иное от «общепринятого», а что принимает толпа, знаем.
Тьма, сказал некто внутри. Тьма не понимает доводы. Против тьмы есть только одно средство – свет! Просвещение. Но с ним запоздали, просмотрели.
А сейчас расплачиваемся. Просветить толпу вот так сразу не получится.
– Константинопольский, – проговорил я вслух. – Что-то знакомое… не могу вспомнить…
Ежевика встрепенулась, теперь можно двигаться и верещать, сказала весело:
– Ещё бы! Ты же дремучий, шоу не смотришь!.. Он был известным артистом, даже актёром, как говорят, хотя это преувеличение, артист и есть артист, какой из него актёр, а потом стал шоуменом, ведущим всяких передач на телевидении. Был бы из мира науки, ты бы сразу вспомнил.
– А-а, – сказал я. – Тогда да, конечно. Но как он оказался…
Она придвинула ко мне чашку с уже остывающим кофе, красиво подпёрла мордочку кулачком, в глазах промелькнули смешинки.
– Сам знаешь, этика, – сообщила доверительным тоном, – удобная вещь. Во всех её тонкостях разбирается любой дворник. Как и в политике. Во всяком случае, никогда нельзя припереть к стенке, как вот нас, представляющих науку. У нас всегда дважды два – четыре, а у них хорошо, если семь, такое ещё понять можно, хоть и с трудом, но когда равно стеариновой свече, то разве что хрюкнешь в ответ, а для них это признание поражения!
– Поговорить о проблемах этики, – согласился я, – всё равно, что для джентльменов о погоде. Светский разговор, подчёркивающий принадлежность к особому кругу высокоодухотворённых, куда не входят всякие там научники, будь даже трижды лауреаты нобелевок. Но я не думал, что всё так серьёзно.
– Что всё так запущено, – согласилась она. – Хватит, уже поздно. Ложись. Не бойся, секса не будет, у меня тоже голова болит.
Пока я принимал душ, убрала посуду, чем-то погремела на кухне, а потом скользнула ко мне под одеяло, тёплая и притихшая.
Я уловил на себе её внимательный взгляд, подумал отстранённо, что лежать вот так с обнажённой женщиной и всерьёз говорить не о ней, моветон, но, если честно, сам по себе секс был интересен разве что Дон Жуану, да и ему, по правде сказать, был на заднем плане. Дон Жуану важнее именно ощущение победы, так это тогда называлось, покорить, овладеть, это сладкое чувство доминирования над чужой женой, а косвенно и над её мужем, кем бы тот ни был!
Но когда запреты рухнули и секс стал обыденной рутиной, то, естественно, обесценился. Особенно из-за того, что исчезло чувство победы, доминирования. Какая тут победа, если девчонка пришла в бар, чтобы отыскать того, с кем потрахаться? Не ты её покорил, не она тебя, просто секс с противоположным полом всё ещё как бы интереснее, чем в одиночку, хотя таких всё меньше и меньше.
Во времена Дон Жуана женщина просто стыдливо закрывала глаза и отдавалась, так это называлось, а что он с нею делал и как делал, непристойно было даже пикнуть о своих желаниях.
Сейчас же каждая знает и умеет в сексе не меньше самца. У неё свои предпочтения и условия, соответствуй и выполняй, а такое в программе питекантропа, кто мы всё ещё есть, не записано. Да и какая там радость от секса, если столько условий, правил, ограничений? Проще красиво назваться асексуалом, мол, идейная позиция такая, мастурбация ещё проще, а воображение создаст ту женщину, какую желаешь, и всегда будет лучше реальной.
– Спи, – сказала она, – у тебя глаза, как у жопы после сладкого.
– От монитора, – пробормотал я.
– Яркость убавь.
– Монитор сам пытается, – сказал я, – но я с ним борюсь.
– Я на его стороне, – заявила она. – Здоровье нужно беречь.
– Скоро этот вопрос отпадёт, – сказал я и сам вздрогнул от недоброго предчувствия. – Как и все мы, нынешние.
Глава 7
Завтра выходной день, однако будильник всё равно заорал после милой убаюкивающей мелодии, я вздрогнул, открыл глаза и повернул голову.
Рядом смятая постель, я вяло старался вспомнить, что случилось, однако со стороны кухни донёсся треск размалываемых кофейных зёрен, прошлёпали босые ступни, и в дверном проёме появилась улыбающаяся Ежевика в моей распахнутой рубашке на голое тело.
– Гренки через двадцать секунд, – сообщила она. – Кофе через полминуты!