В подвале их поджидал начальник следственной группы, который предупредительно сопроводил гостя до камеры заключенного. То искалеченное существо, которое Крюгер там увидел, только отдаленно напоминало человека. С первого взгляда ему стало ясно, что использовать Хавемана в оперативных мероприятиях нельзя. Вряд ли ситуацию смогут выправить какие-либо доктора.
«Вот же идиоты, вот же безмозглые костоломы», – злобно подумал он. Его возмутило не жестокое обращение с обвиняемым. Подонок сам заслужил это. Дело в том, что Крюгеру приходилось не раз применять меры физического воздействия к захваченным агентам противника, чтобы добыть необходимые сведения. Однако он делал это всегда профессионально, сохраняя объекта в состоянии, пригодном для продолжения выяснения и уточнения полученной информации. Теперь же эта сытая самодовольная скотина в отлично отутюженной форме поставила неожиданную точку в многообещавшей операции Крюгера. Вся схема с треском рухнула при первом соприкосновении с действительностью. В голове осталась только пустота и злость.
– Что вы сделали? – ледяным тоном спросил Крюгер начальника следственной группы.
– Мы показали врагу рейха, что его ждет за измену, – несколько вызывающе ответил тот.
Крюгер, с трудом сдерживаясь, продолжил:
– Вы понимаете разницу между контрразведкой и скотобойней. Хотя я бы вас не взял и на скотобойню, потому что и там вы бы изгадили товарное мясо. Меня интересует вопрос, с какой целью вы уничтожили главного фигуранта по делу о государственной измене и лишили следствие возможности выявить его высокопоставленных покровителей. Что мне докладывать рейхсфюреру и кого теперь допрашивать? – зловеще продолжил Крюгер. – Может быть, начать с вас? – обратился он к оторопевшему начальнику. – Вы, я вижу, в отличной физической форме и несколько месяцев интенсивных допросов вполне выдержите. Кроме того, я научу, как их профессионально вести.
Крюгер вопросительно обвел глазами присутствовавших в камере Лемке и двух охранников, которые настороженно придвинулись к начальнику следственной группы. С того моментально слетело все его самодовольство, и он судорожно вытирал носовым платком вспотевший лоб.
– Зарубите себе на носу, – злобно произнес Крюгер, – через неделю Хавеман должен быть в состоянии написать своей рукой один листок текста, который я ему дам.
– Но… – попытался было возразить начальник следственной группы.
– Никаких но, идиот, – прокричал Крюгер. – В противном случае будет начато расследование о причинах и виновниках саботажа по расследованию дела о государственной измене.
Крюгер в отвратительном настроении вернулся в кабинет.
Здесь до поздней ночи он тщательно изучал все бумаги, относящиеся к делу Пайнса и Хавемана. Но найти кандидата на роль посланца «Службы Риббентропа», которому Пайнс мог бы поверить, в материалах дела не удалось. Единственный родственник Хавемана, профессор Лоингер, был убежденным противником национал-социалистского режима, так что заставить его помогать нацистской разведке было довольно сложно. Кроме того, многие знали о его аресте. Данное обстоятельство мог легко выяснить и Пайнс. Поэтому попытка использовать Лоингера была в принципе обречена на провал. Дочь Лоингера Марту, аспирантку кафедры английской филологии Берлинского университета, девицу 23 лет, конечно, можно было угрозами и давлением заставить сыграть роль курьера от дяди Хавемана к Пайнсу. Но Крюгер хорошо знал, что придется много биться с девушкой, чтобы отработать правильные, не вызывающие подозрения черты ее поведения с американским разведчиком. В его практике были случаи, когда выполнение поручений через силу, вопреки собственным убеждениям, выдавало неопытных агентов.
Однако выбор был невелик. Кроме Марты, других кандидатур пока не просматривалось. Когда на часах высветилась полночь, Крюгер подвел сжатый итог своих изысканий и выделил две главные проблемы, которые необходимо было во что бы то ни стало удовлетворительно решить: во-первых, найти способ ввести Марту в операцию таким образом, чтобы это не противоречило ее убеждениям и побуждало к искренней работе. Во-вторых, наметить такую схему знакомства Марты с Пайнсом, которая не вызвала бы у американца подозрений. Пока никаких решений в голове у Крюгера не выстраивалось. В таких сложных случаях он обычно переключался на другие дела и прекращал настойчиво думать о мучившей его проблеме. Часто решение приходило совершенно неожиданно посреди обычной текучки или на отдыхе. Он бы очень удивился, если бы узнал, что через десятки лет о подобных приемах напишут диссертации как о способах «эвристического познания».