Мишь потащила его к скамье в коридоре, объяснив по дороге, что явилась она, к сожалению, не ради себя, а ради Ивонны.
— Подружка моя задумала обмануть судьбу, записавшись на медицинский, я ей только помогаю.
— Ты сказала „к сожалению“?
Мишь перевела разговор. Не признаваться же, что меня вдруг увлекла такая картина: внимательно-сдержанный Мариан сидит рядом со мной на лекциях. И так каждый день!
Храм святого Микулаша сиял на солнце неземной красотой — прекраснейшее на свете барокко…
„…Описание, хоть и не непосредственно, должно раскрывать картину внутреннего мира героев, в противном случае оно — балласт в современной прозе…“ Камилл снова углубился в „Теорию литературы“ Лукача. Ивонна, пожалуй, права: мой талант скорее раскроется в прозе… Вот прочитаю на сборнике стихов, черным по белому, собственное имя — и займусь теорией перед первыми опытами в прозе..
Бамм!.. Четверть шестого. Ивонна никогда не отличалась точностью, но она имеет право даже на нечто большее, чем традиционные четверть часика опоздания, с этим согласится любой. Единственный, кто, пожалуй, не признал бы за ней такого права, — мой отец. Он первым является в магазин, последним уходит, и горе той продавщице, которая опоздает на две минуты. Сегодня утром Камиллу даже жалко стало отца, когда тот покорно вздохнул: такое налаженное, процветающее заведение на главной улице, а единственному наследнику до него и дела нет… Но папа — молодец, он давно примирился с тем, что душа сына выше земных радостей, а может, даже выше весьма активного сальдо, или как там это называется в годовых отчетах! Быть может, папа подыщет со временем способного, до мозга костей честного управляющего, который когда-нибудь, когда старого хозяина уже накроет гранитная плита фамильного склепа на Ольшанском кладбище, будет не слишком обворовывать наследника, витающего в облаках…
„…Содержание определяет адекватную форму, а не на-оборот. Между содержанием и формой не должна возникать тягостная диспропорция, как между тощим телом и одеждой для толстяка…“
Строчки бежали перед глазами Камилла, не обретая смысла. Что могло задержать Ивонну? Киностудия — таинственные дебри, там, конечно, не придерживаются обычных рабочих часов, быть может, начинают и кончают позднее.
Бамм!.. Бамм!.. Половина шестого. Нет смысла вчитываться в теорию литературы, когда я не способен уловить ни единой мысли.
Камилл стал прохаживаться по дорожке. Нет, настолько Ивонна никогда еще не опаздывала. Храм с его зеленым куполом вдруг потемнел: солнце зашло за темно-синюю тучу.
Орхидея в шелковой бумаге… Как-то это выходит за привычные рамки, да и перед родителями будет немножко унизительно: нести цветок домой, хранить его до завтра в вазочке и потом снова заворачивать в шелковую бумагу… Первая же проходившая мимо девушка оказалась довольно привлекательной.
— Разрешите преподнести вам?
Она остановилась, смущенная и недоумевающая.
— Но почему?.. Ведь это… это ужасно дорогой цветок!
— А может быть, для подношения вам — слишком дешевый…
Девушка покраснела, улыбнулась, польщенная, и не сразу нашлась, что ответить.
— И вы ничего за него не хотите?
— За подарки отдачи не ждут.
Он подал ей орхидею, слегка поклонился и пошел прочь, спиной ощущая растерянность девушки. Через два десятка шагов обернулся — девушка все еще стояла на том же месте с орхидеей в руке и озадаченно смотрела ему вслед. Камилл помахал ей и скрылся за кустами жасмина там, где дорожка поворачивала.
Внезапно остановился как вкопанный. А вдруг… „В пять на нашей скамейке, а если дождь — в нашем винном погребке за кондитерской…“ Дождя, правда, нет, но, может быть, Ивонна просто перепутала?
Мчался вниз по Семинарскому саду, словно на состязаниях. Хоть тут-то судьба подворожила! Как раз нужный трамвай — вскочил на ходу. И столь же рискованным образом спрыгнул, не доезжая до остановки, прямо напротив кондитерской отца.
— Меня не спрашивала одна моя школьная знакомая? Белая наколка качнулась отрицательно:
— Пока нет, пан шеф…
— Принесите мне сюда виски с содовой. Большую порцию!
Только теперь Камилл огляделся. За столиками в дальнем зале сидели двое, и один из них, потягивавший вино из бокала, оказался, к изумлению Камилла, Франтишеком Крчмой!
— Пан профессор! Какая честь для заведения Герольда! (До сих пор Крчма не принадлежал к завсегдатаям герольдовского погребка.)