Говоривший снял шапку. Зарыдала женщина и умолкла, словно задохнувшись. Семен стоял в ногах у отца. Ему было трудно дышать. Першило в горле. Хотелось откашляться, но он вдруг забыл, как это делается… Голова была пустая и звенела. Он еще не понимал, что произошло. Видел, но не понимал. Кто-то положил руку ему на плечо, он даже не почувствовал. Глаза были сухими. Услышав горестный крик матери, Семен словно очнулся. Подошел к Елизавете Ивановне, чье сморщенное мокрое лицо сделалось старым и некрасивым, нежно обнял и дрожащим голосом принялся говорить бессмысленные и ненужные слова:
— Мать, ты перестань, а? Перестань, мать!.. Перестань!
До сих пор он никогда не называл ее "мать". Обычно отец обращался так к Елизавете Ивановне, и она, услышав теперь это слово из уст сына, вместо того чтобы успокоиться, еще отчаяннее закричала, стала вырываться из Рук державших ее женщин. А тот, кого еще недавно называли Иваном Кондратьевичем, холодный и пугающе неподвижный, лежал, вытянув ноги, не умещавшиеся на кровати…
В бараке точно холодный ветер пронесся. Рабочие обернулись к двери. На пороге вырос растрепанный, в порванной рубахе подросток. Он ловил ртом воздух. Справившись с удушьем, пронзительно крикнул:
— Спасайтесь! Солдаты!
Люди метнулись к выходу. Семена и Елизавету Ивановну кто-то схватил за плечи и втолкнул в комнату. Юноша узнал Федора Лучкова. Питерский металлист был удивительно спокоен. Его серые холодные глаза глядели серьезно. Тихо, настойчиво он говорил:
— Вы тут побудьте. Не надо на виду стоять, мало ли… Солдаты!.. Ты поплачь, Лиза, поплачь… Что ж… Не отходи от матери, Семен!
Дверь распахнулась. По полу пронесся ледяной воздух. Жители барака примолкли. Показался высокий худой солдат без шапки. Огненно-рыжие волосы его прилипли ко лбу. Винтовку он поднял над головой, держа ее, как палку. За ним виднелись серые шинели.
— Братцы! — крикнул солдат. — Не бойтесь! Мы к вам пришли не со злом, а с добром!.. Примете?
К нему подошел Федор Лучков и спросил:
— Как же понимать?
— Так и понимать! — весело ответил солдат. — Будем знакомы! Председатель полкового комитета Гринюк. Полк восстал! Отвоевались! Ваших рабочих мы выпустили, а офицеров на их место засадили. Пускай похлебают арестантскую баланду!.. Нужно казаков разоружить. Сволочи, засели в управе, окна мешками заколотили и стреляют по мирным прохожим. Но мы их оттуда выкурим, как клопов!
— Да здравствуют товарищи солдаты! — радостно закричал стоявший рядом с Лучковым рабочий.
— Милые же вы мои, дорогие мои! — громко сказала какая-то старуха. Она подбежала к Гринюку, истово перекрестила его сморщенной рукой и, обняв, трижды поцеловала в губы.
Схватив винтовки и револьверы, спрятанные под матрацами, рабочие выбегали из барака. Со двора раздавались слова команды:
— В шеренгу по четыре, станови-ись!
Семен отпустил мать и виновато сказал:
— Я тоже пойду! Не плачь. Так нужно!
— Иди!..
Колонна рабочих и солдат уже выходила из ворот. Семен пристроился к последнему ряду.
…Утро Семен встретил в управе. Он стоял с винтовкой в зале, где испуганно жались к стенкам разоруженные казаки. Загрязкин вместе с племянниками все-таки успел удрать. Когда пришла смена, Шумов отправился домой, но задержался на крыльце, ослепленный ударившим в глаза солнцем. Ничто не напоминало о том, что кончается осень и уже не за горами первый снег. Солнце сверкало на безоблачном небе так радостно, как будто весь последний месяц не пряталось за тяжелыми, мокрыми тучами, сеявшими дождь. Сейчас оно отражалось в бесчисленных лужицах, зажигало огненные искры на окнах, раскрашивало в яичный цвет подсохшую землю. Воздух был теплый, пропитанный терпким запахом подгнившей листвы… Несмотря на ранний час, улица была запружена народом. Огромная толпа, гудя, колыхалась возле здания управы, над которым развевалось красное полотнище. Над крыльцом мотался по ветру сделанный наскоро плакат: "Вся власть Советам!" Буквы, написанные разведенным мелом, расползались.
Вспомнив о матери, Семен заспешил домой. Мысли у него были необычно солидные, взрослые. Он с удивлением отметил, что за эти несколько часов стал смотреть на вещи иначе. То, что еще вчера казалось важным, сегодня выглядело второстепенным. Вспомнив, что он хотел уехать в Питер, Семен покачал головой. Какое легкомыслие! Любаша? Но она должна дождаться его, если любит. Не гоже самостоятельному мужчине бежать за бабьей юбкой!.. Мальчишеским упрямством так расстроить отца! Тот ушел с камнем на душе. И теперь уже ничего нельзя поправить. Это было особенно горестно. Семен понял, что никогда не услышит отцовского голоса, не прижмется к его плечу. Никогда! Ледяным холодом дохнуло от этого слова. Он впервые ощутил, как безжалостна смерть, и заплакал, отвернувшись от прохожих, всхлипывая и слизывая языком соленые капли с губ.