Из этого двухэтажного белокаменного здания и вышел Семен Иванович Шумов в тот вечер, когда получил важное задание от первого секретаря горкома партии Федора Лучкова. Взглянув на часы, он заторопился домой. Любовь Михайловна обижалась, когда он опаздывал к обеду:
— Пойми, Лешка с тебя пример берет, обедать является, когда ему вздумается! Гоняет целыми днями!..
Сын, Алексей, в самом деле доставлял много хлопот. Чем старше становился, тем труднее было за ним уследить. Ему исполнилось восемь лет, а на его счету уже числились такие "подвиги", на которые не решились бы ребята и постарше. Зимой, в жестокий мороз, он, например, убежал из Дома. Никому ни слова не сказав, набил котомку сухарями, Которые насушил тайком от родителей, облачился в шубу, шапку и исчез. Любовь Михайловна и Семен Иванович с ног сбились, звонили и в милицию, и в "Скорую помощь", уже и надежду потеряли, как вдруг в сумерки во дворе заскрипел снег. Выскочившая на крыльцо Любовь Михайловна увидела Алешку, который, притаив дыхание, крался к сараю. Семен Иванович так обрадовался, что не стал даже наказывать сына. "Где ты был?" — только и спросил. — "В лесу!" — сердито ответил Алексей. После долгих расспросов удалось выяснить, что он выстроил из веток шалаш на опушке леса и намеревался там жить, добывая пропитание, как он объяснил, охотой и рыбной ловлей. Беда была в том, что Алешка забыл захватить спички, оттого и вернулся…
По пути Семен Иванович вспоминал разговор с секретарем. Федор Лучков озабоченно говорил:
— Имей в виду, поручение у тебя важное, имеющее большое политическое значение! Большинство крестьянских хозяйств в нашем районе уже объединились в колхозы, меньшая часть крестьян выжидает, но тоже вполне сочувственно относится к идее коллективизации. Особая обстановка сложилась лишь в селе Черный Брод. Добраться к ним не легко. Кругом болота, топь. Не часто заглядывают в Черный Брод районные работники. И большая наша вина в том, что, успокоенные успехами в прочих местах, мы не обращали внимания на это глухое село. Есть сведения, что там засилье кулаков. Сплотившиеся, до зубов вооруженные, они запугивают работников местного сельсовета и крестьян. Середняки жмутся к ним, ибо всегда тянутся к сильным. Бедняки батрачат, как при царском режиме. О колхозе, разумеется, и слышать не хотят. Пора уничтожить это кулацкое гнездо! Вот и посылаем тебя. Ты старый рабочий, коммунист, в политической обстановке разбираешься. Возьми человек пять на подмогу, хорошенько вооружись — и в путь. С налету не действуй. Без поддержки большинства крестьян вы все равно ничего не сделаете. Обманутым откройте глаза, запуганных приободрите, явных врагов морально обезоружьте. Ну, не буду учить. Ты в гражданской войне участвовал, побывал в разных переделках. Не оплошаешь! Прощай! Да будь осторожен! — прибавил Лучков, когда Семен Иванович уже выходил из кабинета.
Зацепившись за крышу, красный шар солнца, казалось, не хотел опускаться. Шумов открыл калитку. Семья собралась во дворе. Любовь Михайловна строго говорила Алешке, который, понурив голову, стоял перед ней:
— Что это за мода, не обедать? Знать не хочу, кому ты там проспорил! Сейчас же садись за стол!
Любовь Михайловна, которую Шумов по- прежнему ласково называл Любашей, почти не изменилась. Такой же тонкой и стройной была фигура, так же молодо румянились щеки, как в тот памятный вечер, когда Семен ждал ее под дождем… Только приглядевшись, можно было заметить на лбу тоненькую морщинку да черные, горячие глаза как будто стали спокойнее, добрее. Волосы ее оставались густыми и пышными, но сбоку белела седая прядь, которая появилась в ту страшную ночь…
Алешка, коренастый медвежонок, фигурой уже теперь похожий на отца, упрямо твердил:
— Все равно не буду! Мы честное слово дали! Как ты не понимаешь!
Бабушка Елизавета Ивановна сидела под полотняным навесом, за накрытым к обеду столом, и укоризненно покачивала головой. Впрочем, едва ли она по-настоящему сердилась. Бабушка очень любила озорного внучонка, который всеми повадками живо напоминал покойного деда.
— Что тут за спор? — спросил Семен Иванович, целуя жену и мать. — Ты, байстрюк, почему руки не моешь?
— Я обедать не буду! — отвернулся Алешка.
— Почему? Я вот сейчас ремень возьму!..
— Ну и пожалуйста! А я все равно не имею права!.. Ты сам же меня будешь презирать, если нарушу честное слово!
— О, честное слово — вещь серьезная! — вздохнул Семен Иванович. — Тогда объясни!