Выбрать главу

— Аксенов? Значит, вы остались? А где же ваш приятель?

— Я на поезд опоздал. А Петров уехал.

— Разве вы были не вдвоем?

— До станции-то мы, верно, вместе дошли, — объяснил Аксенов. — А тут разделились. Потому что я, товарищ начальник, ведь его почти не знаю. Работали мы, как вам известно, в разных бригадах. К тому же Петров, небось помните, бирюком ходил. Слова из него бывало клещами не вытянешь. Вот и здесь он больше молчал! Верно, угощал меня пивом. Я с непривычки захмелел, уснул и прозевал поезд. А он, стало быть, уехал.

Офицеры терпеливо слушали Аксенова. Когда он умолк, майор сдержанно спросил:

— А не говорил ли он вам, товарищ Аксенов, куда собирается ехать? Прошу вас, вспомните, это важно!

Аксенову было очень приятно услышать обращение: "товарищ". Ведь целых восемь лет его никто так не называл, и сейчас он особенно сильно ощутил чудесную перемену в своем положении. Вспомнив разговор с Петровым, Аксенов с готовностью ответил:

— Как же, товарищ майор! Даже в гости приглашал!

— В гости? — Теперь все четверо смотрели на него выжидающе, а майор даже смял в кулаке дымящуюся папиросу.

— Ну да, приезжай, говорит, ко мне в Архангельскую область, в деревню Кузнецы. Моя сестра, дескать, в конторе Заготзерно работает, и для нас с тобой дело найдется! А я, конечно, его к себе позвал, на Украину.

— Деревня Кузнецы? — переспросил майор, доставая блокнот и самопишущую ручку. Он обернулся к Духонину и с сомнением сказал: — Вряд ли мы найдем его в Архангельской области! Но запросить придется. Не из пальца же он высосал название этой деревни?.. Может быть, там его знают?

Аксенов деликатно смотрел в сторону, делая вид, что заинтересовался стрелочником, который, протирая заспанные глаза и зевая, вышел из своей будки. Он знал, что слова майора не предназначены для его ушей, и хотел показать, что понимает это.

Совсем рассвело. Верхушки деревьев порозовели, точно выкрашенные прозрачной акварелью. Белели станционные постройки. Все цвета стали яркие, праздничные.

Тайга в своем зеленом весеннем наряде стояла притихнув, точно чего-то выжидая. На горизонте, там, где тянулась зубчатая полоса леса, вспыхнул пожар. Багровые, желтые, алые полосы протянулись по небу. Через секунду показался приплюснутый красный диск и вот уже величаво поплыл над лесом. Как по сигналу, тайга наполнилась звуками. Затрещали птицы, громче зашелестели лиственницы и кедры. Наступил новый день. И в его радостном, розовом свете лица стоявших на платформе людей выглядели измятыми и усталыми. Поблагодарив Аксенова, офицеры направились к машине. Лутонин помахал рукой:

— Счастливого пути!

— Спасибо! — ответил Аксенов, с внезапным сочувствием подумав о Петрове: "Бедняга! Видать, что-то натворил!" Но ему не хотелось сосредоточивать мысли на неприятном. Шел второй день новой жизни. Второй день острого, необыкновенного счастья, которое ничто на свете не могло омрачить.

А Петров второй день не находил себе места. Он лежал, скорчившись, на верхней полке в купе жесткого вагона и думал о том, что очень плохо, легкомысленно поступил, поехав в поезде. Нужно было сделать так, как решил в лагере, то есть взять билет до узловой станции, а самому сойти на второй или третьей остановке и пешком сквозь тайгу пробраться к реке, где под чужой фамилией поступить матросом на буксир, совершающий рейсы до Красноярска. Вот тогда он действительно запутал бы след. А теперь едет у всех на виду по центральной магистрали в поезде прямого сообщения. Петров чувствовал себя так, точно с него сорвали одежду и выставили для общего обозрения. Он прислушивался к голосам пассажиров, доносившимся снизу, и старался понять, о чем они говорят. Не упоминают ли они его фамилию? Нет ли среди них переодетых офицеров? Его глаза ощупывали незнакомых людей. Он старался поглубже забиться на свою полку, сделаться невидимым.

За сутки Петров только один раз спустился вниз. В мешке были черствая булка и несколько копченых селедок. Когда голод становился нестерпимым, он отщипывал от буханки по кусочку и медленно жевал, ни на минуту не прекращая наблюдения. Временами бдительность притуплялась. Он словно дремал с открытыми глазами, а перед ним проносились картины детства, войны, лагерном жизни. Очнувшись, Петров тревожно обшаривал взглядом купе: не произошло ли каких-нибудь перемен? И успокаивал себя. Он говорил себе, что для страха нет никаких оснований. Конечно, нужно на всякий случай глядеть в оба, но бояться нечего! Если в лагере он был в безопасности, то и теперь ничто ему не угрожает. Ведь не нашли же его за восемь лет? И прежде, до того, как попасть в заключение, он долгое время жил спокойно. Его след окончательно потерян. В этом не может быть сомнений! Не станут же его искать целых пятнадцать лет — а с тысяча девятьсот сорок второго года прошло ровно пятнадцать лет! Поиски, конечно, прекращены! И к тому же он осторожен. Очень осторожен. Недаром же Аксенов приглашен в деревню Кузнецы! Вдруг его станут расспрашивать о Петрове!.. А деревни с таким названием не существует! Пусть-ка поищут! Но тут другой голос зловеще шептал: "Не обольщайся! Ты прекрасно знаешь, что тебя будут разыскивать всю жизнь и в конце концов найдут. Ты никуда не уйдешь. Никуда! А эти восемь лет были для тебя передышкой. Теперь ты снова стал волком, которого травят!.."