Когда второй режиссёр крикнул «Стоп! Снято!», а Дэвид прибавил «Молодцы, девочки, хорошо поработали. Перестановка!», первое, на что я обратила внимание, – многозначительные переглядывания между собой некоторых членов группы. Что крылось за этими взорами – осуждение моей страсти или одобрение того, что я преобразую негативные личные переживания в экранные эмоции, мне знать не хотелось.
Штильман опасался, что рано или поздно мы с Питерс снова сцепимся, а потому, снимая кадры наших общих сцен, делал не больше двух-трёх дублей, чтобы поскорее покончить с нами. В итоге за один день мы справились с материалом, с которым планировали работать два дня. Момент «убиения Музы» поставил точку в моём партнёрстве с Джен в этом фильме: это был крайний совместный кадр с ней.
Но мы с Джен, вопреки ожиданиям, и не думали продолжать наши разборки, тем более, у всех на виду. Как я и прогнозировала, мы задвинули наши чувства друг к другу куда подальше и ни о чём, кроме рабочих моментов, в этот день не говорили.
Как и в последующие.
Мне было невыносимо обращаться с лучшей подругой, как с посторонним человеком. Никто из нас двоих не отпускал колкостей, ни словом не упоминал о драке и не предпринимал никаких шагов к примирению. Я не верила, что мы когда-нибудь снова станем близки друг другу.
Кроме Джен, я лишилась и общества Пола. После ссоры – когда я вернулась в павильон, чтобы продолжить работу, а Питерс появилась десятью минутами позже, и мы обе надели на себя маску «ничего-не-было» – Макбрайд, которому Джен, вероятно, успела на меня нажаловаться, попробовал заговорить со мной. Но я, не позволив ему даже завершить фразу, излила на него такой поток нерастраченного гнева, что самыми приличными из слов, которые ему адресовались, были «лжец» и «предатель». Больше мужчина не рисковал приближаться ко мне ближе, чем на три метра.
С тех пор, как я случайным образом раскрыла любовную связь своих друзей, они перестали её скрывать. Наоборот – возможно, назло мне – любовники стали демонстрировать свои вспыхнувшие чувства налево и направо. Я же старательно изображала полное равнодушие к их личной жизни.
Так вышло, что мы с Джен будто запустили цепочку ссор. Они случались и раньше, но до этого конфликты довольно быстро сглаживались сами собой. Сейчас же с каждым днём, даже с каждым часом, проведённым в стенах тюрьмы, общая обстановка накалялась всё больше и больше. Не проходило и дня, чтобы кто-то с кем-то не разругался вдрызг. Мы все друг другу безнадёжно надоели, и претензии к другим становились всё более мелочными.
Единственным спасением было то, что съёмочный период приближался к своему завершению, а значит, необходимость так часто взаимодействовать друг с другом вскоре должна была отпасть. Но в то же время все до мурашек страшились окончания съёмок. Так мы хотя бы работали, были заняты творческим процессом. А во время постпродакшна большинство из нас будет вынуждено страдать от безделья, как в самом начале. И пусть период монтажа не должен был занять так уж много времени, потому что Дэвид с видеоинженерами начал сборку фильма почти сразу после старта съёмок; всё же вопрос, чем себя отвлечь в монтажно-тонировочный период, постоянно витал в воздухе, от дефицита которого, кстати сказать, мы и становились всё раздражительнее.
Глава 18
Крайний съёмочный день состоялся в конце июля.
Обычно финал съёмок ознаменован ореолом трогательной меланхолии: ты прощаешься с командой, с грустью осознавая, что нескоро увидишь людей, с которыми жил и работал недели и месяцы напролёт и успел сродниться; прощаешься с распорядком, которому столько следовал, с локациями, со своим персонажем и работой над ним. Тебя обуревают двоякие чувства: с одной стороны, ты жаждешь отдыха и покоя; с другой, всем сердцем хочешь, чтобы съёмочный процесс не заканчивался, потому что привык к такому образу жизни.
Здесь ничего подобного не наблюдалось. Мы знали, что остаёмся в этом месте ещё надолго, окружение наше с окончанием продакшна никоим образом не менялось. К тому же могли произойти пересъёмки, если бы материала не хватало или Дэвиду взбрело бы в голову что-то переиначить в фильме, и, соответственно, мы имели все шансы продолжить дело, ради которого нас похитили.
Но, чтобы как-то отметить достижение очередной вехи в производстве нашего творения, Анри Дюваль выклянчил у Смит выпивку, и вечером, по окончании смены, мы собрались там, где по обыкновению происходили наши вечеринки. На этот раз алкоголя было значительно больше, чем в День рождения Штильмана, и выбор на одном шампанском не ограничивался: похитители даровали нам несколько ящиков с красным и белым вином, виски и водкой.