Услышав одобрительные вопли, режиссёр ещё раз усмехнулся, спустился с возвышения и сел в зале рядом со мной. Когда погас свет и на экране появились начальные титры, я потянулась к руке Дэвида и крепко её сжала, будто говоря этим пожатием: «Спасибо тебе за то, что этот день всё-таки наступил». Мужчина в ответ легонько похлопал меня по плечу.
Передо мною предстал многомесячный труд десятков людей, застрявших в изоляции и поражённых страхом перед собственным будущим.
Каждый кадр «Поклонения» был пронизан этой ни на секунду не прекращающейся тревогой. Мне было до мурашек больно смотреть наш сюрреалистичный фильм. Захлёстывали воспоминания о его производстве, о том, какую цену заплатил каждый из нас, чтобы он появился.
Зная, что кино, в каком-то смысле, было о нас самих, я так прониклась тем, что видела на экране, что к финалу не удержалась и разревелась, как сентиментальная девчонка при просмотре наивной мелодрамы. Только слёзы мои были слезами очищения.
Настоящий же катарсис я пережила в тот момент, когда Джен, которая, как нарочно, села позади меня, обхватила мою шею после невероятно эмоциональной сцены, где Актриса пронзает ножом Музу, и прошептала прямо в ухо:
– Ты прекрасна, Лиз. Один этот момент стоит любых наших мучений.
Когда свет в зале снова зажёгся, то, едва моё зрение привыкло к яркому освещению, обнаружилось, что на слезу пробило не одну меня. Впечатлённые фильмом, расчувствовавшиеся, мы начали поздравлять друг друга и обнимать, как будто кто-то уже сообщил нам об освобождении.
А вечером того же дня мы узнали, что Заказчик не принял фильм и отправил на доработку.
Однако состояние ожидания так глубоко пустило в нас корни, что эта новость не принесла болезненного разочарования: сложно было поверить в то, что нас отпустят так быстро.
Только Дэвид отреагировал на требование Заказчика переделать фильм драматично, ведь именно ему предстояло найти новые решения в монтаже. Режиссёр снова принялся за работу, хотя многие уговаривали его взять небольшой перерыв, чтобы восстановить силы.
– Нет, – резко отказался Штильман, – я должен с ним покончить.
И мужчина исчез в недрах монтажки вместе с видеоинженерами, специалистами по визуальным эффектам, саунд-дизайнерами, музыкантами и колористом.
Я же, задвинув страх на самое дно своего моря чувств, решилась наконец исправить то, что так старательно ломала несколько месяцев.
Побродив по тем местам бункера, где обычно можно было застать Джен, я отыскала её, одинокую, в глубокой задумчивости, сидящей на полу в углу пустого тренажёрного зала.
Понятное дело, Питерс не приняла меня с распростёртыми объятиями. Она держалась намеренно холодно, как будто её объятие во время просмотра «Поклонения» было случайным порывом и по сути ничего не меняло между нами. Но я знала, что лучшего времени для разговора может уже не быть.
Сказать хотелось так много, что я никак не могла поймать в голове ту самую мысль, с которой следовало начать. И потому просто спросила, указав на беговую дорожку:
– Ты занимаешься?
– В который раз пытаюсь себя заставить, но получается не очень, как видишь.
Она не взглянула на меня, произнося эти слова.
– У меня тоже не особо с тренировками, – я присела рядом. – Впрочем, как и со всем остальным.
Спустя пару секунд Питерс повернулась ко мне:
– Зато в кино классно сыграла, да?
Я не поняла, чего было больше в этой фразе – сарказма или обиды. Наверное, поэтому ничего не ответила, но и не отвела глаз от её пронзительного взгляда.
– А ведь роль Музы для меня, пожалуй, тоже лучшая в карьере, – вздохнув, продолжала Джен.
– Я тоже так считаю, – я старалась говорить осторожно, чтобы не случайно не разозлить подругу и чтобы наш первый за два месяца разговор с ней не окончился, едва начавшись.
– Но лучше бы её не было, – с горечью проговорила она и неожиданно взяла меня за руку. – Лиз, мне тяжело без тебя.
Меньше всего я предполагала, что Джен признается в подобном. Я готова была к её резким замечаниям, гневным речам, даже к рукоприкладству, но никак не к тому, что она будет именно так расположена ко мне.
– Но я ведь бездушный трудоголик, – я виновато улыбнулась. – И никого не вижу, кроме себя.
– Да, есть за тобой такой грешок. Но это не самый большой недостаток на свете.
– А как же то, что я не была во всём с тобой откровенна?