Штабс-капитан X-в и В-ау отговаривают меня всеми силами отказаться от задуманной операции. Лишь один капитан Г-з молчит и не высказывается вовсе.
Приняв необходимые меры, чтобы с нашего берега оказать этому предприятию поддержку соответствующим расположением пехоты и моей немногочисленной артиллерии, я назначил вылазку на следующий день в 5 час. утра.
7 августа мы собрались к переправе. За ночь вода в Тайцзыхэ еще больше прибыла. Сделал необходимые указания и распоряжения, назначил капитана Г-за начальником всей этой экспедиции и с одним из «эшелонов» переехал и сам на японский берег. Раньше всех переправлены 20—30 амурских казаков и часть охотников, чтобы образовать заслон, под прикрытием которого продолжалась переправа. Предстояло дальше двигаться по открытому японскому берегу, неприятель каждый час мог появиться из виднеющихся горных ущелий. И тогда положение нашего отряда, двигающегося фланговым маршем на виду противника с одной стороны и широкой бурной реки без переправы с другой, могло бы стать прямо критическим; нас убаюкивала надежда, основанная, впрочем, на добытых перед тем сведениях, что значительных сил японцев против нас не имеется.
Захватили мы с собой и нашего «Ивана Ивановича», китайского переводчика, который должен был по прибытии на место плотов разъяснить китайским плотовщикам, что уничтожать их товар мы не желаем, и если они хотят его сохранить, то должны немедленно переправить на наш берег; на переговоры дается 5 минут, после чего сейчас же рубить плоты, причалы и бросить все по течению.
Под руководством энергичного и распорядительного Г-за вся эта длительная процедура переправы пошла довольно бойко; даже X-в и В-ау приободрились после переправы первых партий. Через 4 часа на японском берегу сосредоточился весь отрядец; быстро выслали во все стороны «глаза» – амурских казаков.
Японцы пока ничем себя не обнаруживают, – ни единого выстрела; а наблюдатели их несомненно имеются на соседних горах. Это мы доподлинно знаем, так как не раз убеждались в этом частыми поисками, не проходившими для нас без потерь. Благословил людей на быстрое наступление и переправился обратно на свой наблюдательный пункт. От «начальника кавалерии», прикрывающего фланговый марш, подъесаула В-ау, получаются одно за другим тревожные донесения о появлении «батальонов» японцев чуть ли не во всех лощинах, выходящих на наш фланг; он всеми силами старается убедить в необходимости отступления, иначе – «грозит катастрофа…».
Около полудня обнаружено присутствие японцев на соседних горах, но пехота наша успела уже занять стрелковую позицию, чтобы прикрыть операцию с плотами, а охотники быстро перешли от переговоров к рубке плотов. В несколько минут река покрылась плавающими бревнами и разорванными плотами.
Завязалась горячая перестрелка с японцами. У нас появились уже раненые; один упал, убитый наповал пулей в висок; выражение не то испуга, не то дикого недоумения точно застыло в его серых глазах. В особенности жестоко нас обстреливала кучка японцев, засевших на высокой сопке. Чтобы парализовать действие этого огня, мы выдвинули со своей стороны стрелковый «маяк», который взял во фланг эту сопку; в то же время мы стали угрожать охватом и всей позиции японцев. Противник не выдержал и после жаркой перестрелки, продолжавшейся около часу, дрогнул и кинулся назад. Нас разделяла дистанция в 600—800 шагов; скатившись в быстром бегстве с гребня горы, японцы столпились на дороге, и тут-то мы их жарили залпами и частым огнем. Видно было, как падают по дороге раненые и убитые…
Бой кончился. Плоты спущены. Неприятель обращен в беспорядочное бегство. Подобрали мы своих двух убитых и 6 раненых; захватили и трех японских раненых, два из них по дороге умерли. Могли мы, конечно, набрать и больше японских раненых (их потери были не менее 30 человек); но люди были утомлены до крайней степени, а нам предстояло еще двигаться обратным фланговым маршем, во время которого японцы могли нас каждую минуту прижать к Тайцзыхэ. Нельзя было поэтому обременять себя излишним багажом.
Поздно ночью наш маленький отрядец вернулся с набега, переправился на наш берег и вступил на бивак, оглашая издалека воздух радостными, шумными песнями. Взятый в плен раненый японец держал себя джентльменом: он был ранен в ногу с раздроблением кости; страдал, по-видимому, немилосердно; доктора говорили, что ампутация неизбежна; тем не менее он не издавал ни малейшего стона; когда к носилкам подходил офицер, он обязательно прикладывал руку к козырьку; обступили его кругом солдаты, каждый нежно совал ему что-нибудь, – кто хлеб, кто папиросу, – один при этом громко и наставительно поучал товарищей: «Не докучайте, братцы, жалеть его надо; присяга одна, – что нам, что им», и т.д.