Появились у нас японские ружья, фуражки, фляжки, амуниция; добыли мы и другие трофеи. Рассматривали и удивлялись тщательности изготовления и качествам материалов солдатского снаряжения японцев: поясные ремни, фляги, – все удивительно хороших качеств. Поразила нас также легкость снаряжения японского солдата, которое состоит из винтовки, патронов и маленькой корзиночки с дневной дачей риса, – вот и все. Обмундирование – легкое хаки; на ногах – легонькие башмаки и краги; все способствует большой подвижности и облегчает до крайности быстроту движения по горам. Не угодно ли тут соперничать нашему солдату, на которого хомутом навьючена толстая шинель с палаткой и котелком; с одной стороны болтается мешок, набитый сухарями; с другой – мешок с вещами.
Утром осмотрели мы раненых. По сравнению с нашими солдатами японец одет франтом: чистое белье, чистая фуфайка; по-видимому, принадлежит к зажиточной семье; нашлись у него и деньги – около 15 бумажных иен, которые офицеры наши охотно обменяли ему, с большой прибавкой, на наши деньги, – записная книжка (встречается почти у каждого японского солдата), талисманы какие-то и т.п.
В тот же день назначены были похороны двух наших и двух японских воинов. На биваке построился наш отряд; поставлены были рядом четыре носилки с покойниками; японцев поставили немного в сторону, и священник наш начал заупокойную обедницу и отпевание. Кончилась служба, и офицеры с командиром полка во главе подняли носилки с нашими покойниками – убитыми; японских убитых, отдавая им честь, подняли нижние чины. Смерть примиряет. Торжественная процессия с музыкой направилась через китайский городок, среди шпалер китайского населения, к заранее намеченному месту на берегу реки Тайцзыхэ, где вырыты были рядышком три могилы: две – для наших убитых и одна – для двух японцев. Опуская в могилы, мы, согласно уставу, дали три боевых залпа, – конечно, в сторону японцев… Сейчас же появились на японском берегу кавалерийские разъезды, которые засуетились и направились в разные стороны, взбудораженные, очевидно, нашими залпами…
Вечером получил две лестные телеграммы от генерала Куропаткина и генерала Бильдерлинга. Благодарят за инициативу, распорядительность и пр. Командующий армией приказывает представить к наградам отличившихся, выдать по сто рублей за каждого пленного японца – прием совершенно новый, небывалый в наших предшествовавших войнах; сообщает, что с нарочным высылает мне 12 Георгиевских крестов и т.д. Генерал-адъютант Куропаткин не преминул, однако, прибавить в своей телеграмме несколько слов не то предостерегающего, не то запугивающего характера: «Будьте осторожны, нападайте там, где вас не ожидают (ну – еще бы!), другой раз может быть неудача» и т.п.
Совершенно непостижимая методика со стороны командующего армией. Вместо поощрения и подхлестывания даже, всякой склонности к порыву, к смелому движению вперед – постоянное напоминание об осторожности, которая и без того подсказывается каждому сознанием ответственности и инстинктом самосохранения. Ведь хорошо еще, что мой поиск кончился успехом, победителя не судят; а если бы японцы прижали нас к Тайцзыхэ и покромсали бы малость… Пожалуй бы, предали суду; состав преступления налицо полностью: «Я вам за несколько дней перед тем телеграфировал, что вы должны каждый день ожидать нападения превосходных сил японцев; как вы могли заведомо уклониться от преподанной вам директивы и подвергнуть отряд вам вверенный такому безумному риску?!»
По правде говоря, поздравительные и лестные для моего самолюбия телеграммы генерал-адъютанта Куропаткина и генерала Бильдерлинга были для меня полнейшей неожиданностью, поразили меня щедростью наград, как мне казалось, совершенно нами незаслуженных. Ведь мы подвига никакого не совершили… Неужели можно было допустить мысли, что я, как начальник отдельного самостоятельного отряда, мог бы оставаться пассивным зрителем приготовлений японцев к переправе через Тайцзыхэ, ничего не предпринимая со своей стороны? Неужели надо спасибо сказать и награды давать только за самое обыкновенное исполнение своей обязанности?
Увы! Впоследствии приходилось не раз убеждаться в том, что и такое исполнение простых обязанностей называлось инициативой и щедро вознаграждалось. Может быть, эта щедрость наград, возведение в подвиг заурядных боевых дел воспитали в войсках пассивное отношение к делу и убили в них действительное стремление к самодеятельности и собственному почину: если каждый пустяк и простое исполнение обязанностей возводится в подвиг и щедро награждается, то остается лишь избегать «подвигов», повторяя перед начальством – «я не герой» – вот и все; можно, таким образом, остаться при уверенности, что если и наград не дадут, то и ругать не смеют – в силу установленной самим начальством морали. Так в действительности приходилось это и слышать впоследствии. Крепко внедрившееся у нас в мирное время воспитательное правило – «от службы не бегай и на службу не напрашивайся» – вполне сослужило нам свою службу и на войне.