Поехал я ночью осмотреть свою цепь и выехал на какой-то ручеек, разбухший от предшествовавших дождей и пересекавший дорогу, по которой бешено порывались обозы, неистово обгоняя друг друга, отчаянно выбиваясь из засасывающей грязи. А тут еще эта проклятая речушка, по которой повозки могут двигаться лишь гуськом. Боже, – какое столпотворение тут получилось от сгрудившихся обозов! Для наблюдения за переправой тут распоряжался Генер. шт. капитан гр. И-ев, который совершенно один, без всяких помощников, с прутиной в руках употреблял нечеловеческие усилия, хлестал направо и налево, отчаянно ругался и совершенно охрип, стараясь водворить порядок. Я дал ему в помощь несколько нижних чинов. Всю ночь он бился тут у речки. К утру обозов тут не было.
24 августа. Прошел благополучно первый переход. Пустые шероховатости, отмеченные мною выше, были неминуемы, конечно, в такой сложной отступательной операции, какую мы совершаем. Ведь армия двигается фланговым маршем на расстоянии пушечного выстрела от высот у Тумынцзы: стоит только японцам захватить эти высоты, и нашу армию под Ляояном постигла бы катастрофа куда печальнее той, чем испытанная впоследствии под Мукденом, потому что со стороны Янтайских копей на фланге движения из Ляояна в Мукден висела почти вся армия Куроки, а не такие ничтожные силы, которые прорвались через Киузань 25 февраля (1905 года) и позорно гнали наши армии в Телин. Эта опасность, угрожавшая нашей армии под Ляояном, положительно чувствовалась, если не понималась, каждым солдатом. Весь переход 23 августа (и 24‑го) нижние чины украдкой, но тревожно озирались на горы вправо от нас, то есть со стороны Янтайских копей; и если при всем том армия совершила свое отступление вполне хладнокровно, то это ей делает честь и славу.
Почему под Ляояном армия справилась с более трудной задачей, чем под Мукденом, можно объяснить лишь тем, что моральная упругость нашей армии под Ляояном была выше, чем под Мукденом; под влиянием длинного ряда неудач и поражений износились постепенно нервы, а прибывшие запасные из России отравили остатки таившейся в нас веры в свои силы и в наше дело.
Да! Бывают несомненно «герои проигранных сражений», как бывают также несомненно чрезвычайно искусно выполненные сложные военные операции, которые, при видимых отрицательных результатах, в действительности скрывают в себе блестящий успех. К таким именно операциям надо отнести отступление нашей армии из Ляояна. Мы так привыкли восторгаться боевыми качествами японцев, – и я отнюдь не намерен умалять их, – что должны были бы выразить великое удивление, как это три сосредоточенных армии, заняв такое чудовищно-выгодное стратегическое положение относительно противника, позволили ему безнаказанно выйти из великой беды. А между тем никто этому не удивляется, точно так и должно было быть.
Говорят, что армия Куроки была сильно утомлена почти девятидневным боем, – что у японцев вышли боевые запасы и т.п. Все это не может служить оправданием при данной обстановке, когда чуть ли не целая неприятельская армия висела над нашей жизненной артерией в расстоянии 3—4 часов марша; и если грандиозная военная операция оказалась не использованной японцами, свелась для них впустую, – если не считать простое занятие Ляояна, который все же ведь не крепость, – то только потому, что со стороны русской армии были своевременно приняты искусные меры, а также и потому, что японские военачальники оказались не на высоте сложной задачи. Повторяем, что чрезмерное утомление войск не может служить оправданием бездеятельности при подобной обстановке, когда возможны чрезвычайные последствия: Наполеон I при одной из таких операций за неимением войск посадил барабанщиков на коней, чтобы преследовать отступающего противника… Маршал Ойяма телеграфировал даже в Токио 23—24 августа, что он теснит русскую армию на север; но тут очень мало или, вернее сказать, вовсе нет правды: при отступательном движении нашей армии из Ляояна в Мукден я шел со своим полком в арьергарде, сменяясь с 12‑м полком, прикрывая движение наших войск, и не понес почти никаких потерь. Ведь огромная армия с многочисленными обозами должна была совершить три перехода при очень невыгодном стратегическом положении; при такой обстановке назначение арьергарда – служить целиком жертвой искупления для всей армии… А нам это обошлось в несколько человек раненых. Значит, «теснили» слабо.