Ступай же легко по полу, нога твоя ступает по могилам праведников! Вот в этом углу, под скромною плоской плитою, покоится прах благородной королевы Филиппы[55] — дочери могучей Англии, женщины, обессмертившей себя величием своего сердца, той, что с мудростью и отвагою оберегала трон супруга, который оттолкнул ее грубостью и жестокостями. В Вадстенском монастыре обрела она пристанище, в этой могиле обрела она упокоение.
Мы ищем одну могилу, и не находим — она позабыта, как была позабыта при жизни та, что в нее сошла; кто она? Монастырка Елизавета, дочь голштинского графа, бывшая невеста Хакона[56], короля Норвегии! Она плыла уже, со свадебным убором и придворным штатом, к своему царственному супругу, как явился король Вальдемар[57], и силой и хитростью прервал ее путешествие, и заставил Хакона жениться на одиннадцатилетней Маргрете[58], коей таким образом досталась норвежская корона; Елизавету отослали в Вадстенский монастырь, не спрашивая ее согласия. Когда впоследствии Маргрета, по праву занимающая большое место в скандинавской истории, и меньшее — в памяти сердца, воссела на престол, могущественная и чтимая, и посетила процветающий Вадстенский монастырь, где настоятельницею была внучка святой Биргитты, подруга ее детства, она поцеловала в щеку каждого монаха, — дошло предание о самом из них красивом, который при этом смутился, — и поцеловала руку у каждой монахини… и у Елизаветы, которую она желала видеть именно здесь; чье сердце забилось сильнее от этого поцелуя? Несчастная Елизавета! Твоя могила позабыта, но не то, как ты незаслуженно пострадала.
Мы входим в ризницу; здесь, под двойной гробовой доскою почиют останки одной из самых святых своего века на севере, красы и славы Вадстенского монастыря, святой Биргитты. В ночь, когда она родилась, говорит легенда, на небе появилось сияющее облако, а на нем стояла величавая дева, которая изрекла: «От Биргера родилась дочь, чей достойный восхищения голос прозвучит на весь мир». Это прекрасное, особенное дитя росло в замке своего отца, рыцаря Биргера Браге, ей были видения и откровения, они участились, когда она, всего тринадцати лет от роду, вышла замуж за богатого Ульфа Гудмарссона из Ульфосы и народила ему детей. «Ты станешь моей невестою и моим орудием», услыхала она от Христа, — каждое из ее деяний было, но ее словам, им возвещено; тогда она отправилась в Нидарос[59] к священной раке святого Олава[60], затем пошла в Германию, Францию, Испанию и Рим. Встречая то почет, то подвергаясь глумлению, она добралась даже до Кипра и Палестины. Будучи при смерти, она воротилась в Рим, где получила последнее откровение: что она упокоится в Вадстене и сей монастырь стяжает особую милость и любовь Бога. Северное сияние не озарит землю так, как ореол этой святой, от которого осталось одно лишь воспоминание. В тихой задумчивости склоняемся мы над ракой с бренными останками святой Биргитты и дочери ее, святой Катарины; но ореол воспоминаний даже об оных и тот померк, ибо в народе бытует предание, что во времена реформации подлинные останки были увезены в монастырь в Польше, а какой, неведомо; Вадстена не хранит прах святой Биргитты и ее дочери.
Велик и дивен был Вадстенский монастырь. Велико было его могущество, которое провидела, умирая, святая Биргитта; где оно сейчас? Его укрывает гробовая плита, о нем рассказывают лишь могилы. Прямо под ногами у нас, всего в нескольких шагах от церковных дверей, на камне высечены четырнадцать колец, по числу дворов, подаренных монастырю, дабы тот, кто распадается здесь во прах, мог получить это место в четырнадцати футах от входа в церковь; это был Бу Юнссон Грип[61], великий грешник, однако мощь монастыря превозмогла все его грехи, о чем красноречиво говорит плита на его могиле.
Густав Первый Васа был солнцем верховной власти, перед ним звезда монастыря должна была побледнеть. Пышный Вадстенский замок, с башнями и шпилями, который он возвел рядом с монастырем, до сих пор сохраняет каменные свои очертания. Издалека, с Веттерна, кажется, будто он стоит еще во всей своей красе; вблизи, лунными ночами, чудится, что он нисколько не изменился, ибо саженные стены на месте, каменная резьба над окнами и воротами прорисовывается на свету и в тени, а окружающие его крепостные рвы, отделенные от Веттерна лишь узкой проезжей дорогой, отражают величественное сооружение.
Мы стоим перед ним при свете дня; ни единого стекла, окна заколочены досками и старыми дверьми; купола уцелели лишь на двух башнях, тяжелые, широкие, наподобие исполинских грибов. На одном железный шпиль все еще устремлен ввысь, на втором — покривился и, как стрелка солнечных часов, показывает время — время, которое миновало. Другие два купола обвалились, через обломки балок перескакивают овцы, низ же башен приспособлен под хлев.
Герб над воротами — без изъянов и пятен, его словно бы вырубили вчера, стены крепкие, лестницы выглядят как новые. В замковом дворе высоко над воротами открывается большая двустворчатая дверь, откуда выходили на балкон музыканты и трубили приветствие, однако сам балкон снесен; мы идем через большую кухню, на белых стенах которой наш взгляд притягивают нацарапанные красным мелком и еще не стершиеся изображения Вадстенского замка, кораблей и цветущих деревьев. Раньше тут парили и жарили, теперь это просторное помещение пустует, дымовой трубы и той нету, а с потолочных балок, массивных и толстых, свисает отягченная пылью паутина, напоминая скопление черно-серых сталактитов. Мы переходим из залы в залу, деревянные ставни отворяются, чтобы впустить сюда дневной свет. Все внушительно, высоко, просторно, украшено старинными каминами, и из каждого окна — чудесный вид на светлый, глубокий Веттерн. Вот в этой комнате просиживал ночи и дни безумный герцог Магнус, чье каменное изваяние только что привлекло наше внимание в церкви; потрясенный тем, что он подписал смертный приговор своему собственному брату, мечтательно влюбленный в портрет королевы Шотландии Марии Стюарт, к коей он и в самом деле посватался, он сидел тут в ожидании, что увидит, как корабль с нею подплывает по озеру к Вадстене; и она явилась, привиделось ему, явилась в обличье русалки, приподнялась над водою, стала манить и звать, и злосчастный герцог бросился к ней из окна. Мы стоим у этого окна и видим внизу глубокий ров, в котором он утонул.
По пути в Тронную залу мы минуем Залу алебардщиков, где в оконных нишах, по обеим сторонам, нарисованы алебардщики в причудливых одеяниях, наполовину одетые далекарлийцами, наполовину — римскими воинами. В этой некогда пышной зале Сванте Стенсон Стуре стоял на коленях пред Маргаретою Лейонхувуд[62]; она была невестою Сванте Стуре, до того как Густав Васа сделал ее своей королевой. Любящие встретились здесь; стены умалчивают, о чем они говорили, когда дверь распахнулась и вошел король, и, увидев коленопреклоненного Стуре, спросил, что сие означает; и Маргарета благоразумно поспешила ответить: «Он сватается к моей сестре Марте!», и король отдал Стуре в жены ту, что соблаговолила выбрать для него королева.
Мы стоим в брачном покое, куда король Густав ввел третью свою супругу, Катарину Стенбок[63], она тоже была невестой другого, невестой рыцаря Густава. То грустная история.
Густав Три Розы[64] совсем еще в молодых летах был отмечен королем и отправлен с поручением к императору Карлу Пятому; он вернулся назад, украшенный дорогою золотой цепью, полученной от императора; молодой, пригожий, жизнерадостный, роскошно одетый, возвратился он домой, он умел порассказать и о чужеземных красотах. Его заслушивались млад и стар, в особенности же юная Катарина, рядом с ним мир становился для нее вдвое больше, богаче и красивее; они полюбили друг друга, и родители их благословили эту любовь. Назначили сговор, тут от короля пришел приказ, чтобы молодой рыцарь не замедлив снова передал от него письмо и поклон императору Карлу. Обрученные расстались с тяжелым сердцем, дав друг другу нерушимую клятву в верности. Меж тем король пригласил родителей Катарины в Вадстенский замок. Катарина должна была сопровождать их; и тут король Густав впервые ее увидел, и старик полюбил ее. Рождество отпраздновали весело, в залах этих звучали песни и струнная музыка, на лютне играл сам король. Когда настала пора уезжать, король сказал Катарининой матери, что желает жениться на юной девушке. «Так она же невеста рыцаря Густава», — запинаясь, проговорила мать. «Юные сердца утешаются быстро», — расчел король; мать тоже так посчитала, и поскольку в тот же самый день и час пришло письмо от рыцаря Густава, то госпожа Стенбок бросила его в камин. Все письма, которые с тех пор приходили, все письма, которые писала Катарина, сжигались матерью; бедной невесте передавали недобрые слухи, нашептывали, что молодой жених напрочь о ней забыл; однако же Катарина ничуть в нем не усомнилась. Весною родители сказали ей, что король просит ее руки и что им надобно благодарить судьбу. Она серьезно, с твердостию ответила: «нет», а когда они повторили, что это дело решенное, она вскричала в муке: «нет, нет!» и, обессилев, припала со смиренной мольбою к ногам отца с матерью. И мать написала королю, что все сошло хорошо, но дитя робеет. И вот король пожаловал в Торпу, где проживали Стенбоки. Короля встретили с ликованием, только Катарина исчезла; ее искали повсюду, а найти посчастливилось самому королю; она сидела, утопая в слезах, под кустом дикой розы, где она сказала «прощай» своему сердечному другу. В старой усадьбе пошли забавы и веселье, Катарина же была печальна и тиха. Мать принесла ей все свои украшения, но она не захотела надеть ни одно из них, и выбрала самое простое платье, но именно в нем еще больше пленила старого короля, и перед отъездом он пожелал с нею обручиться. Госпожа Стенбок сдернула с Катарининого пальца кольцо рыцаря Густава и прошептала ей на ухо: «Подумай о своем друге юности, его счастье и жизни, король способен на все!» И родители подвели ее к королю Густаву, показали ему, что кольцо с девичьей руки снято, и король надел на нее свое золотое кольцо. В августе месяце королевский парусник с реклцим флагом переправил через Веттерн юную королеву. На берегу стояли пышно разодетые принцы и рыцари, играла музыка, народ ликовал; Катарина торжественно въезжала в Вадстенский замок. На другой день состоялось венчание. Стены замка были завешаны шелком и бархатом, сребротканым и златотканым полотном. Все праздновало и веселилось! бедная Катарина!
55
57
58
60
63