Лесная глушь, вот такие картины развертываешь ты здесь перед воображением. Лесная глушь, через твои сводчатые залы нынче, летней порою, тянутся люди со скотом и домашним скарбом; дети и старики направляются к уединенному пастбищу, где живет эхо, где расцветает, как дикий горный цветок, народная песня.
Пленительно поют они:
Ты погляди на это шествие! попробуй нарисуй его. Широкая телега, доверху груженная сундуками и бочками, стульями и горшками; блестящий медный котел и оловянное блюдо так и сияют на солнце. На самом верху воза сидит старая бабушка, придерживая свою прялку, которая венчает всю эту пирамиду Отец правит лошадью, мать несет на спине меньшенького в мешке из шкуры; шествие подвигается шаг за шагом; скот погоняют дети-подростки, одной из коров они воткнули между рогами зеленую ветвь, но она, похоже, этим украшением не возгордилась, она идет такой же тихой поступью, что и другие, и отмахивается хвостом от назойливых мух. Если ночь на уединенном пастбище будет холодная, дров здесь достаточно; дерево валится само собой, валится от старости и лежит себе и гниет. Только хорошенько приглядывай за костром, не то в лесную пустыню пожалует дух огня; он является из незатушенного костра, он является из громовой тучи, верхом на синей молнии, что поджигает покрывающий землю плотный сухой мох; деревья и кусты занимаются, огонь перекидывается с дерева на дерево, это как огненная метель, пламя взлетает на кроны, треск и шум такой, будто разгулялось море. Птицы взмывают тучами и, задохнувшись в дыму; падают наземь; звери спасаются бегством, либо сгорают, охваченные огнем. Послушай их крики! Волчий и медвежий рев, узнаешь его? Лишь затишье, дождливые дни и сами лесные равнины способны поставить предел огненному морю; и чернеет после обугленными стволами и пнями лесная гарь, как мы уже это видели здесь, в лесу, у широкой главной дороги. Ее мы и держимся, но она становится хуже и хуже, а под конец пропадает вовсе, ее только сейчас прокладывают; там, где мы проезжаем, лежат огромные, наполовину вывороченные камни, путь нам перегораживают большие рухнувшие деревья; нам приходится вылезти из повозки; лошадей отпрягают, крестьяне помогают перетаскивать повозку через канавы и толкать вперед по неторной тропе. Солнце больше не светит, падают редкие капли, а вскоре дождь уже сплошной… но как при этом благоухает береза! Неподалеку поставлены хижины из неплотно пригнанных древесных стволов и свежих, зеленых веток, в каждой вовсю пылает костер; смотри, как сквозь зеленую листвяную крышу пробивается, киясь. синий дым, там, внутри, кузнечат, куют крестьяне; и между делом поют:
Там трапезничают, тут закладывают мину, чтобы взорвать скалу… а дождь все путце и пуще, и все роскошнее благоухают ель и береза.
В лесу чудесно!
Глава XXII. Настроения
Глава XXIII. Фалун
Мы выехали наконец из лесу и увидели впереди город, окутанный густым дымом, таковыми предстают многие английские фабричные города, но здесь дым был зеленоватым, то был город Фалун. Дорога вела вниз между большими холмами, образовавшимися из шлака, который выгребли из плавильных печей и который напоминает собою потухшую, застывшую лаву; не видно было ни единого ростка, ни одна травинка не пробивалась на обочине, не пролетела ни одна птица, воздух, как и среди кратеров Сольфатары[174], был пропитан резким запахом серы. Медная крыша церкви отливала зеленью; открылись длинные, прямые улицы, объятые тишиной, словно в этих темных деревянных домах залегли зараза и хворь, а жители боялись выйти наружу, но зараза и хворь пристают здесь к единицам. Когда на шведской стороне свирепствовала чума, богатые и власть имущие искали прибежища именно здесь, в Фалуне, где насыщенный серой воздух был единственно здоровым. Охряно-желтый поток бежит ручьем меж домами, кои приобрели особый оттенок от дыма, подымающегося из рудников и плавильных печей, медный дым проник даже в церковь: стройные церковные колонны от него потемнели. Когда мы приехали, неожиданно разразилась гроза; но это громыханье и молнии как нельзя лучше подходят к городу Фалуну, который расположился будто на краю кратера.
Мы отправились на медный рудник, что дал название всему округу — «Большая медная гора»; его богатства, по преданию, были обнаружены, когда два козла, бодаючись, ударили оземь рогами, и те окрасились медною рудой. Шли мы туда сперва по пустынной охряно-красной улице, а потом между нагромождений шлака и каменных обломков, выросших в целые валы и угоры. В плавильных печах из-под голубовато-зеленого дыма вырывались зеленые, желтые и красные языки пламени; полуголые чумазые люди ворочали раскаленные огненные массы, да так, что только брызгали искры. Мне вспомнился шиллеровский «Путь в плавильню»[175]. От накиданного грудами шлака, где снизу так и пышал огонь, валил густой серный дым; ветер гнал его через дорогу, по которой мы проходили. В дыму — и дымом прокопченные — стоят строение за строением, но только почему-то вразброску; а кругом, словно незавершенные укрепления, тянутся кучи земли и камня. Там сооружены леса и длинные, резко обрывающиеся мостки. Вращались большие колеса, длинные канаты и железные цепи пребывали в постоянном движении. А перед нами зияла огромная пропасть, называемая Великой выемкой; прежде она состояла из трех частей, но все обрушилось; нынче эта гигантская впадина походит на просторную долину; многочисленные отверстия внизу, ведущие в шахты, напоминают отсюда, сверху, черные гнезда-норки земляной ласточки на глинистых кручах. Внизу стояли две-три деревянных хижины. На дне впадины показалось несколько посетителей в горняцких костюмах во главе с провожатым, у каждого в руке горела сосновая лучина, и вот они уже снова нырнули в одно из черных отверстий. В темных деревянных домах, около которых вращались большие водяные колеса, из головокружительной пропасти, из узких глубоких колодцев начали появляться рабочие; обутые в деревянные башмаки, они стояли по двое на краю бадьи, которая была подвешена на крепких железных цепях и которую вытягивали теперь наверх. Напевая и раскачивая бадью во все стороны, они превесело подымались. Привычка делает смелым. Нам рассказали, что нередко во время подъема какой-нибудь из них, озорства ради, выходил из бадьи и усаживался средь камней на краю нависшей скалы, между тем как глубоко внизу гремели взрывы, отчего все кругом содрогалось и рядом срывались камни; а когда смельчака предостерегали, он привычно отшучивался: «Так я ж покамест ни разу еще не убился насмерть!»