Первым на платформу, где разместили ребят из тридцать второй, взобрался мальчишка в обезьяньей шапке. Юркнув настороженными глазами по лицам тех, кто лежал на носилках, он присел, стал застегивать замок своего фибрового чемодана.
Вслед за мальчишкой в обезьяньей шапке Татьяна Юрьевна подсадила на платформу замотанного в шерстяные платки мрачного увальня лет четырех.
Увалень хмуро пофырчал носом, покосился на Катьку, надувавшую пакет из газеты, угрожающе изрек:
— Мне здесь не нравится.
Татьяна Юрьевна даже не взглянула на увальня, помогая въедливой девчонке в соломенном капоре и ее соседке с громадным пустым аквариумом.
Распахивая чемоданы и узлы вновь прибывших, Татьяна натужно улыбалась, представляя «своих» детей.
— Это — Павлик, — кивнула она на увальня. — Ее зовут Лора, — Татьяна втащила за локти затурканную девчонку с вырванным клоком вместо средней пуговицы на пальто. — Его?..
— Глеб, — подсказав, облизнул сухие губы мальчишка в обезьяньей шапке…
— Эту девочку — Надей, — еще быстрее заговорила грозная сестра, подталкивая перед собой по проходу, между носилками девчонку в соломенном капоре. — Ее — Любой, — обернулась Татьяна к обладательнице аквариума.
Чернявый, порывистый мальчишка, легко перекинув проворное тело через борт платформы, тряхнул пышной челкой, закрывающей глаза, спросил сквозь зубы Татьяну, щеголяя фамильярной скороговоркой:
— Ма, а есть-то дадут что-нибудь?
Татьяна Юрьевна скривилась, уголки губ жестоко поползли вниз, но, быстро передумав, снова нацепила расхожую улыбку, запела ласково:
— Как тронемся, так и обедать начнем… Этого мальчика зовут Геной… Он, наверное, самый старший среди вас… Конечно, вы все будете дружить… Петь песни, играть…
— Мам, — перебил ее увалень. — А мы так без крыши и поедем?
— А зачем тебе крыша? — фальшиво удивилась Татьяна.
— Затем, чтобы не простудиться, — зло объяснил Павлик. — А то я знаю. Горчичники мне ставить начнешь.
Татьяна Юрьевна еще ничего не успела ответить, а над платформой уже прозвучал вопрос Галины:
— Это ходячие все-все ваши дети?
— Видишь ли, — смутилась Татьяна, — я, наверное, не совсем точно выразилась, а ты неправильно меня поняла. Ведь это неважно, кто здесь…
— Это только моя мама! — перебил Татьяну насупившийся Павлик, цепляясь за полу ее пальто. Увалень злобно посмотрел на Галину и добавил, кивая на мальчишку с пышной челкой: — И его тоже.
— Господи! Вот малыш смешной! — умиляясь, взвизгнула Татьяна. — Все вы здесь — мои дети! Все! Наши! Общие! Одна семья! Ой!.. Смотрите! Вовку нашего несут!
Татьяна Юрьевна метнулась к углу платформы, подхватила носилки с улыбающимся, заплаканным Вовкой. Вслед за Вовкой влезли на платформу Маша и крутолобая молодая нянька. Размотав толстую перепачканную веревку, стали поспешно крепить Вовкины носилки. Им шумно помогала Татьяна, скороговоркой объясняя неожиданное присутствие на платформе здоровых детей.
…— Родная сестра двоих привезла, представляешь? Ее с завода не отпускают… И золовка. Как узнала, ума не приложу. Навзрыд плачет, умоляет: «Ты сама мать!» Как откажешь?! А у этой девчушки, у Лорочки, диабет, представляешь? Что я с ней делать буду? Уговорила вот Пашу и Рыбину за своих провезти.
— Мария Ивановна! Татьяна Юрьевна! Скорее! Ой, нехорошо! — подбежав, запрыгала перед платформой смущенная Верок. — Эх, морока! Скорее, родненькие!
— Что? — всполошилась Татьяна.
— Да объясни толком! — поддержала ее Маша.
— Потом!.. Евгения Николаевна там одна! — замахала на них Верок и припустилась, не дожидаясь, по перрону.
Маша и крутолобая нянька, неуклюже спрыгнув, помчались вслед за Верком.
Татьяна замешкалась, несколько секунд колебалась, занеся ногу над деревянным бортом. Услышав неразборчивые выкрики, доносившиеся от конца эшелона, обернулась к ребятам, погрозив длинным, перепачканным в зеленке пальцем, крикнула:
— Смотрите у меня! Чтоб без скандалов! Геннадий, о тебя спрошу!
Про то проклятье Сергею простуженным шепотом рассказала Олька-плакса, как только тронулся их поезд…
В общей сумятице ее, как и Вовку, тоже перепутали, забросили в группу «изоляторников». Поэтому и оказалась девчонка у той последней теплушки эшелона.
Олька-плакса уверяла Сергея, будто вначале не испугалась и кричала всем, кто хватал ее носилки, что она — из тридцать второй, совсем не заразная и корью уже болела.
Но ее никто не слушал. А заросший от самых глаз грязной щетиной санитар так на Ольгу посмотрел, что она сразу описалась и замолчала…