Даже когда Евгению Николаевну увидела, не отважилась подать голос…
Они бежали туда, где загружались прицепленные через скандалы и угрозы главного последние три платформы и расшатанная, старая теплушка.
Верок выкрикивала на ходу огрызки путаных фраз.
— Мы за продуктами побегли!.. А этих, из изоляторов, не затаскивали еще… Паша пусть последит, говорят… Ну, оставили!.. И как она проглядела?.. Может, по нужде куда отошла… А они уж там засели!.. Евгения Николаевна тыркнулась, ан, нет…
— Да что ты плетешь, как придурочная?! — взвилась, погоняя Верка, Татьяна. — Кто «они»? Можешь по-человечески сказать?!
— Так бабы эти… С детишками… Которые эвакуироваться норовят… Не понятно, что ль?
— Ну! Дальше!
— Видать, через стенку бабы те махнули. Тама кто ж стеречь будет? А Паша говорит — через дыру… В тупике стена разобрана. Через нее кто хочет пролезет. Подоспели мы с продуктом, а бабы те уж забились в теплушку. Шесть баб. Глаза фонарем высветила! А детишек и не считала. Евгения Николаевна принялась было увещевать их, совестить, так куда там. Как мыши молчат. Забились, и ни гугу…
— Давай за милицией! — не останавливаясь, приказала Верку Татьяна. — Мы сами пока…
Евгению Николаевну они увидели шагов за сто. Она стояла на ступеньке злополучной теплушки, нервно потирая ладонью подбородок, говорила что-то, пропадая наполовину в чреве вагона.
Рядом, внизу, между носилками с «изоляторникамя», топтались, гундели няньки.
— Поймите! Этот крытый вагон мы еле выпросили. Для самых тяжелых, — срывался грудной голос врача. — Я вижу, что у вас тоже дети… Сочувствую. Но так нельзя. Мы своим сотрудникам и то отказали…
Татьяна с разбегу вскочила на подножку, легко отстранила Евгению Николаевну, рявкнула в темное чрево теплушки:
— А ну выходи! Живо! Сейчас арестовывать начнем!
Первой выкатилась из вагона бабенка в потертой плюшевой душегрейке. В одной руке — размотавшийся узел, в другой — чумазая малолетка. Присела со страху, зачумленно зыркнула по лицам нянек, подхватив расползающийся узел, стреканула во путам в сторону тупика.
Приняв бегство первой бабенки за безоговорочную капитуляцию, Татьяна сошла с подножки, помогла спуститься Евгении Николаевне.
Подоспел выжатый бессонными ночами милиционер. Шарахая кулаком по кобуре, захрипел, силясь прорваться через накатавшийся приступ кашля.
— Вы… кхы-кхы-ы-ы… вы-ходить. Кхххы… ы… ы… Всем! Кхы-кхххы-кххы… ы… ы!.. Бы-кхххыы… ыы! Бысст-ро! Кххы… ы… ы!..
Свесив худые ноги, медленно стала спускаться на землю беременная женщина с бурыми пятнами у подглазий. Спускалась долго, осторожно. Вслед спрыгнули трое мальчишек-погодок со значками Осоавиахима на бушлатиках.
Перехватив взгляд Евгении Николаевны, беременная с редким проворством кинулась к врачихе, пала перед ней на колени, хватаясь за ноги, взмолилась детским голоском:
— Возьмите! Христа ради!.. Возьмите нас!..
Евгения Николаевна покаянно взмахнула руками, обернулась к Татьяне…
Та было бросилась к ней на помощь, но на полпути внезапно осеклась, дернула жилистой шеей, закусила губу, словно что-то вспомнив, отвернулась, глядя под ноги, отступила…
Последняя из тех, что выбиралась из теплушки, тонкогубая, с землистым лицом, политым оспинами, подошла к Маше, сказала тихо-тихо, точно самое заветное отдавала:
— Будьте вы прокляты… Вместе с уродами вашими…
Глубоко-глубоко в глаза Маше заглянула.
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ДРОБЬ ОДИННАДЦАТЬ…
— Ты только посмотри, какие смешные прически носили тогда женщины! — Ленка протянула отцу «Огонек» сорокового года.
— Откуда он у тебя? — обомлел Вовка, листая журнал.
— Тетя Катя дала!.. Ты посмотри! А у этой!.. А шляпы! Шляпы-то какие!
Насмешливый взгляд Сергея заставил Катьку покраснеть, пуститься в поспешные объяснения.
— Там одна фотография есть. Здание очень на наш санаторий похоже. Я подумала, может быть, Верку это как-то…
— А девочки какие стрижки носили? — неожиданным вопросом прервала Ленка ее путаные пояснения.
— Ну… всякие. — Катька изо всех сил старалась перевести разговор в смешливое русло. — Тогда все больше косы в моде были. Косички разные. Косищи. У нас девочка лежала, Галя. Галиной ее все звали. Самая старшая в палате. Вот у кого косищи были! Громадные, тугие! Красно-рыжие! На солнце как огненные, с переливами… Точно из меди. Вот… только фамилию Галины я никак припомнить не могу, — снова внезапно сбилась, растерялась Катька. — Все фамилии помню. А вот ее и Марика… — сгорбившись, она покосилась на Сергея.