— Аргумент серьезный, — распихивая бумаги по карманам пиджака, кивнул отец. — Вера Федоровна, можно вас на несколько слов, — позвал отец бабушку, выходя в коридор.
— Иду! — Голос бабушки доносился из кухни. — Я сейчас вот… только разогрею вам кое-что…
— Спасибо! Не надо… — пробился сквозь шум воды голос отца. (Тот, по-видимому, уже ушел в ванную.) — Я ел сегодня… Если только чаю стакан.
— И чаю, конечно… А как же, — проговорила бабушка.
Почувствовав внезапный прилив бешеной ревности, Сергей завопил, срываясь на отчаянный визг:
— Папа!
— Ты что?! — вбежал в комнату оторопевший отец, стирая на ходу пену с намыленных щек.
— Я… — застыдился, покраснел Сергей. — Ты… Ты газету принес?
— Конечно. Сейчас дам…
Отец вышел в переднюю, сразу же вернулся, внимательно поглядев на Сергея, протянул свежую газету.
На первой странице скуластый красноармеец вонзал штык в черного фашиста, вскинувшего автомат. За плечами красноармейца светились пятиконечные звезды на башнях Кремля…
Сейчас он вернется… выбритый… и я обязательно спрошу, решил про себя Сергей. Ведь не могут после такого рисунка Москву отдать…
Но почему же все-таки улицы совсем пустые? И часового возле аэростата нет… А если шпионы подберутся?..
Сергей до рези в глазах стал всматриваться в далекие, затененные подворотни, где могли затаиться шпионы…
На подоконник вспорхнул воробей, недовольно покосившись на Сергея, стал чистить перья, заворачивая голову под крыло.
Оказывается, у воробья, кроме серых, еще коричневые перья есть. Даже черные. Одно — темно-лиловое, как у вороны. Нет, у вороны перья переливаются. А у этого… Просто он на трехцветную кошку похож, которую Витька Сергею с черного хода показывать приносил… Но у кошки коричневого и черного цветов гораздо больше…
— Ну держись! Алену не обижай и бабушку береги! Я на дежурство.
Когда Сергей понял, что отец уходит, ему очень захотелось зареветь. Но не посмел… Только спросил глухо:
— А ты… Ты больше не придешь?
— Это еще почему? — нахмурился отец. — Что за выдумки глупые?
— Правда, придешь? — приподнялся на локтях Сергей.
— Обязательно. И очень скоро.
Отец наклонился, поцеловал Сергея, быстро вышел из комнаты, не закрыв за собой дверь.
Сергей увидел, как бабушка украдкой перекрестила отца в спину.
Когда захлопнулась за отцом входная дверь, бабушка обернулась, подняла голову, вызывающе выдвинула нижнюю губу.
— Ты зачем его крестила? — спросил Сергей недовольным голосом.
— Чтобы бог хранил, — дерзко ответила бабушка, еще выше задирая гордую голову.
— И он сохранит?
— Не знаю, — как-то сразу поникла бабушка и пошла на кухню. С полдороги вернулась, прикрыла дверь в комнату.
Сергей хорошо знал, что отец целует его лишь в самых необходимых, крайних случаях.
Значит, и этот случай — крайний?..
Дальше он фантазировать не осмелился. Вздохнув, спрятал книгу в гипсовую кроватку и стал тщательно заворачивать в холодный холст краковскую колбасу, которую ни на мгновение не выпускал из рук…
Три длинных, незнакомых звонка застали его врасплох.
Зашаркала к двери бабушка, заверещали какие-то писклявые голоса, звякнула крышка кастрюльки, завозили галошами.
Кто-то прыснул, рассыпался задиристым, хрустящим смехом. Опять зашушукались. Уронили что-то мягкое.
Наконец бабушка распахнула дверь, втолкнула в комнату зардевшуюся от смущения девушку в шапочке-самовязке.
Вслед проюркнула девчонка на тонких ногах с выпуклыми коленками.
Почти все лицо у нее занимал большой смешливый рот.
— Отогреетесь, тогда и пойдете! — объявила бабушка. — Чаек у нас в самый раз… Вы Утесова любите?
— Ой! Жутко! — радостно замахала руками-граблями большеротая девчонка.
— Вот и послушайте, пока суд да дело… — Бабушка подошла к патефону, стоявшему на ветхой этажерке, подняла крышку, вставила ручку.
— Да вы на диванчик. На диванчик пристраивайтесь. Там самая теплынь.
Сконфуженная девушка под напором старухи ткнулась было на низкий плюшевый диван, но тут же рванулась к столу и поспешно стала вытягивать из длинной матерчатой сумки бикс. И в тот же миг комнату заполонил неповторимой хрипотцой голос великого жизнелюба.
Притопывая в такт музыке, большеротая девчонка приговаривала: