Огрызком химического карандаша Катька рисовала на ширме «волшебный город в осаде». Высокие минареты соседствовали в городе с кремлевскими башнями, монументальные крепостные валы, схожие с шахматными ладьями, спокойно уживались с островерхими домиками, украшенными резными флюгерами. Со стен и башен грозно смотрели противотанковые пушки и тяжелые пулеметы. Из бойниц выглядывали чьи-то огромные, настороженные глаза.
Заерзал ключ по замку двери. Катька бесшумно подтянулась вверх по койке, прильнула к щели между створками ширмы.
Первой в комнату втиснулась заиндевевшая Татьяна Юрьевна. Распахнув темный тулуп, стала стягивать с шеи, складывать на стол чем-то туго набитые на концах странные шарфы. Вслед за хозяйкой в кабинет втерся невзрачный малорослый дядька с крупными оспинами на лице. Загнанно всхрапывая, дядька свалил с плеча на пол два плотных мешка, сорвал с головы кудлатую шапку, прикрыв вялый рот, зашелся в свербящем, сухом кашле.
— Тихо ты! — зашипела на дядьку Татьяна, поспешно кидаясь запирать дверь.
В ответ дядька только промахнул по воздуху левой рукой и тут же забился в новом приступе. Он стоял спиной к Катьке, и она отчетливо видела, как с каждым новым накатом багровеет, наливается облезлый его затылок.
Между тем Татьяна Юрьевна, сбросив на пол тулуп, отомкнула увесистый замок кладовки, приоткрыв дверь в темный провал, зло обернулась к дядьке.
— Ну хватит бухать! Заволакивай.
Тот смахнул слезы с покрасневших век, зажал шапку зубами, крякнув, подхватил мешки, поволок в темень кладовки.
Татьяна Юрьевна пропустила его вперед. В кладовой что-то обрушилось, загремело. Татьяна гусыней на дядьку зашипела, судя по чахлому отсвету, засветила фонарь.
Теперь Катька их только слышала.
— …да не напирай так! — негодовала Татьяна. — Картошки три пуда здесь, говоришь?
— Так взвесь, — огрызался дядька.
— Леший с тобой. Поверю… А вот лук взвешу!..
— Так чего… — снова закашлялся дядька. — Десять кил, как договорено… Масло-то куда ставить?
— Сколько здесь масла?
— Полторы литры… Мерить будешь?
— Буду! — рявкнула Татьяна. — Давай-ка мензурку… Вон, на полке слева.
— Меряй, меряй на здоровье… Слышь, а одеялец не уступишь? — в голосе мужичка проклюнулась елейная нотка. — Я б тебе за пару тканьевеньких три фунта сала отвалил да яичек десяточек в придачу…
— Одеял не дам! Наперечет все! — отрубила Татьяна. — Вот спирт. Осторожней, черт косолапый! Постой, заверну… Держи.
— А точно тута?.. Не разбавленный?
— По себе, что ль, судишь?! — злилась Татьяна.
— Ну, ладнысь, будет… Не серчай… Так что… с одеяльцами? — снова замурлыкал дядька.
— Сказала — нет!
— Ну хочешь… хочешь за них капустки вилковой подкину… Или медку? — распалился дядька.
— Все!.. Бинты, зеленка, йод, риванол, стрептоцид… А для бабы твоей вот здесь… Ремень вернуть не забудь!
— Не опасайся. Не прижмем, — пятясь задом из кладовки, заверял дядька.
— Упаковался? — нетерпеливо торопила Татьяна.
— Кажись, да…
Татьяна погасила фонарь, заспешила к двери.
— Уходи через черный. Не перепутаешь?
Дядька затряс головой.
Неслышно отведя замок, Татьяна чуть приоткрыла дверь, всмотревшись в коридор, приказала:
— Иди.
— До среды, значит, — зашептал, напяливая шапку, дядька.
— До среды, до среды, — почти вытолкнула гостя Татьяна.
Заперев дверь, что вела на черный ход, послушала, как ухнет она, тяжелая, на неподатливых пружинах.
Наскоро поправив растрепавшиеся волосы, вернулась в кладовку и провозилась там минут семь.
Возвратилась с оттопыренными карманами на халате. Навесив замок на кладовку, опустила ключи в валенок, подошла к застекленному шкафу с медикаментами.
Кто-то с разбегу ткнулся в дверь, настойчиво забарабанил.
— Кто там?
— Я говорил — приехала! — раздался за дверью ломкий голос Павлика. — Открывай! Это мы!
Облегченно вздохнув, Татьяна впустила сыновей.
— Чего привезла? — повис на шее у матери Павлик.
— Ничего, — целуя младшего, слукавила Татьяна.
— Да ну тебя! — надул губы Павлик.
— Ладно, — примирительно ущипнула мать за щеку малыша. — Вот вам по луковице. Только ешьте здесь, при мне… Куда прячешь? — схватила Татьяна за руку Генку, пытавшегося засунуть в карман материнское подношение.
— Я за нее сверху знаешь сколько возьму! — затараторил Генка, пробуя увернуться от цепких рук. — Для разживы мне же надо хоть что-то иметь.