Через каждые два шага голые, начисто обглоданные пни. Травы больные, пожухлые, точно не август на дворе, а ноябрь промозглый.
Кажется, что какое-то горе пыталось заночевать здесь, хоть на несколько часов забыться среди высохших елей, но так и не приладилось, озлилось только, искололо все бока и лопатки и заковыляло дальше, скуля и чертыхаясь…
Через почерневшую осоку, вниз к притихшему подлеску, брели ноги в красных резиновых галошах.
Бабы уносили живых в невидимую деревню. Спотыкались, зверски охали, страшась уронить носилки.
Чавкала под ногами перемешанная с первым ледком бурая кашица.
Баба, что шла в головах носилок Сергея, жалостливо объясняла той, что плелась сзади.
— …Я только спички у него просила. Потому как последние. Отдай, говорю, добром спички, анчутка чумазый… Последние они, довоенные…
Растворялись в плотной измороси потускневшие фонари.
Кто-то, озлобясь, глухо отбивал лопату о рельсы…
Сергей ворочался на отсыревших носилках, силясь разглядеть ту, что осталась лежать за насыпью… Он все твердил и твердил про себя, не отваживаясь произнести вслух: «Надо было на ресницы Маше подуть. Вот тогда… Если хорошенько подуть на ресницы…»
За лесом открылось поле льна. Блестящие ореховые головки чуть подрагивали на длинных, тонких стеблях, сохранивших непроходящую радость первой слепящей зелени. Кое-где еще высвечивались уцелевшие ярко-синие трепетные цветы. Узорчатые, неистовой нежности лепестки, насквозь прошитые солнцем, нещадно рвал бездумный, завистливый ветер…
Пригоршин хутор, опоясанный полукольцом громадного яблоневого сада, стоял на высоком берегу глубокой лесной речки, нареченной Задумой.
Разноликие яблони, отягощенные плодами, росли широко, привольно. Задумчивые, неподвижные, они будто вслушивались в те потаенные перемещения соков, что медленно поднимались от их корней по тугим жилам стволов.
Влажная, давно не рыхленная земля под деревьями обильно поросла мириадами бисерных светло-зеленых листочков, белыми и розовыми вьюнами, пахучими запрудами крупных, сочных незабудок.
Сквозь развесистые ветки обливной китайки проглянул крепкий, недавно беленный пятистенок, высокий, с широкими окнами, обрамленными голубыми наличниками, надежный, обжитой, увенчанный новой, крутой крышей светло-коричневого цвета.
Чуть в стороне от дома, из-за кустов крыжовника выглядывал такой же белый кряжистый сарайчик. К нему лепились аккуратные поленницы, пристройки поменьше.
На Вовкин стук в дверь никто не отозвался.
— Верок!.. Вера Евстигнеевна, можно войти? — потоптавшись на крыльце, позвал Вовка.
Молчание.
Зловеще скрипели сосны на том берегу Задумы.
Вовка растерянно обернулся.
— По-моему, дверь не заперта, — тихо подсказала Катька.
Вовка осторожно толкнул дверь, она легко поддалась, приоткрылась…
В доме пахло воском и топленым молоком. В самой длинной из комнат-отсеков, объединенных громадной русской печью, запомнилась Сергею пышная кровать с горой разноцветных подушек под кружевной накидкой. И плоская лесенка-приставка из четырех ступенек, обшитая войлоком, незаметно перетекавшая от истертого половика к старому стеганому одеялу, застилавшему ложе Верка.
Широкая застекленная рамка, окантованная розанами из красной и зеленой фольги, вобрала множество тусклых, мелких фотографий. Под толстым стеклом соединились лупоглазые, большеголовые младенцы: несколько удивленных, мрачных карапузов в рубахах навырост; шестеро сосредоточенных старух на завалинке с поджатыми губами (среди которых Сергей безуспешно пытался отыскать Верка), два наголо остриженных пионера, окруженных сворой ушастых дворняг; трое улыбающихся солдат в пилотках…
Горка причудливо раскрашенных пасхальных яиц за блеклыми стеклами пузатого буфета… Приколотый кнопками к двери голубой плакат «Возьмите нас с собой, туристы!». Торчащие изо всех углов пропыленные цветы: из вощеной бумаги, пенопласта, разноцветной слюды и мочальной стружки…
Из дома Сергей вышел последним…
Катька, миновав низкий сруб колодца, подошла к приземистой печке-самоделке, едва поднимавшейся над землей, отчего объемистый навес над ней казался непомерно высоким.
Осторожно коснулась ладонью светлых кирпичей:
— Еще теплая…
В нескольких шагах от печки был сооружен под стать ей низкий квадратный стол, сколоченный из досок-заплат.
Где-то, совсем близко, протрезвонил коровий колокольчик…