А что, если банк действительно не что иное, как лавка, торговая лавка, где покупают и продают? А что, если служащие в банке не что иное, как приказчики, стоящие за прилавком, как в любой лавочке? Но попробуйте только подумать так!
Банкам не мешало бы поучиться немного у почтового ведомства. Почтовое ведомство оперирует с количеством денег, и денежных ценностей в тысячу раз большим, чем большая часть банков, и тем не менее в этом учреждении не прибегают к глупым выходкам. Там надо написать только свою фамилию на листке бумаги, вручить этот листок — и затем получаешь денежное письмо.
Я не знаю более лёгкого и приятного способа получения денег, нежели по почте. Эти деньги приходят утром, пока ты ещё не встал, они будят тебя, падают словно с неба. И все злые ночные сновидения о ком-то, кто приходит и забирает твою мебель, забываются, как по мановению волшебного жезла...
В течение нескольких часов мы бродим по Тифлису и попадаем в азиатский квартал, где рассматриваем металлические изделия, ковры и жителей Востока в тюрбанах. Время идёт. И когда я прихожу в почтовую контору, чтобы отослать консулу Хагелину сто рублей, то оказывается, что уже слишком поздно, денежная экспедиция заперта. Тогда у нас оказывается ещё лишнее основание снова пойти в азиатский квартал.
Но вечером мы пришли к тому заключению, что нам нельзя ещё расставаться с Кавказом. Ведь мы снова были в Тифлисе, но мы должны ознакомиться также и с западным краем страны, с Грузией, Гурией. На следующий день под вечер мы сидели в поезде, направляясь в Батуми, на берегу Чёрного моря.
XVIII
Нельзя получить определённого впечатления о стране, когда глядишь на неё из окна железнодорожного вагона. Если бы у нас были на это средства и время, то мы предприняли бы это путешествие на лошадях, верхом, и совершали бы длинные поездки в боковые долины. Теперь нам приходилось любоваться на местность, по которой мы проносились, только из окна и наблюдать людей, которые ехали вместе с нами. Конечно, и того и другого оказалось более чем достаточно.
Мы едем много-много часов, местность производит безотрадное впечатление; но мало-помалу это меняется, и наконец мы попадаем в самый богатый и плодородный край Кавказа. Растительность здесь такая роскошная, какой я нигде ещё не видывал. Леса кажутся непроходимыми, и когда мы останавливались на станции, то заметили, что леса сплошь переплетены вьющимися растениями. Здесь растут каштаны, грецкие орехи и дуб, мелкий лес состоит из орешника. На расчищенных под пашни маленьких участках земли разводят кукурузу, виноград и всевозможные фрукты — всё растёт, зреет на корню, и весь воздух насыщен ароматом яблок. Мы с жадностью всматриваемся в этот благословенный край, подобного которому нет другого; всё здесь так дивно прекрасно и богато, и мы всё это видели! На горизонте появляется месяц, прежде чем солнце зашло, звёзды зажигаются на небе целыми группами, а поезд плывёт в этом серебристом море, которое расстилается над землёй.
Мы уже почти не можем больше видеть ландшафта, мы видим только силуэты, но и линии этих силуэтов изящны. Здесь горные хребты, вершины гор и долины, а вдали силуэты скал.
Костёр, разложенный где-нибудь в посёлке, выделяется ярким кровавым пятном в серебристом свете луны. А вечер и ночь так теплы, и повсюду царит безмятежная тишина. Я замечаю, что здесь выпадает обильная роса, мои перчатки прилипают к рукам, а моя жёлтая шёлковая куртка слегка темнеет от сырости. И лихорадка гонит меня прочь с площадки вагона.
Но оставаться в скучном купе почти невыносимо, да и освещение в нём очень плохое, к тому же и чтение у меня было всё то же самое — старый номер газеты. Кое-как я коротаю час, стараясь заставить мои часы идти — они стояли. Меня ничуть не удивило, что им наконец надоело идти, ведь в последнее время я то и дело переводил их то вперёд, то назад. В Петербурге было одно время, в Москве другое; а когда мы подъехали к Дону, то время окончательно изменилось, а во Владикавказе я должен был переставить часы на целые полчаса вперёд. Наконец за последние дни время менялось каждый день при переезде в Тифлис и обратно; впрочем, в Тифлисе у нас было в течение нескольких дней, которые мы провели там, постоянное время. Но не успели мы приехать в Баку, как весь этот нефтяной народ поднял нас на смех за наше глупое тифлисское время и заставил нас принять своё время, а теперь, когда мы снова вернулись в Тифлис, то, в свою очередь, бакинское время там никуда не годилось, вследствие часов обеда и отхода поездов. Однако раньше мои часы выдерживали всё; но теперь они остановились. В конце концов было смешно видеть в них проявление такой самостоятельности после того, как я столько времени водил их за нос.
Провозившись с часами целый час и разобрав отчасти их механизм, я не мог собрать их снова, вследствие недостатка инструментов, а потому я завязал их как попало в мой носовой платок. Я предпринял маленькую экскурсию в третий класс. Здесь пассажиры ещё не спали; кавказцы не спят. Я разыскиваю себе место, словно водворяюсь здесь навсегда, и два имеретина слегка отодвигаются и предлагают мне сесть возле них. В свою очередь, я предлагаю им сигары, и они благодарят меня; но у меня не было больше сигар для тех, которые сидели против нас.
Здесь не было отбою от клопов; но во всяком случае лучше было сидеть и бодрствовать, нежели спать при таких невозможных условиях, и я курил и наблюдал за моими спутниками, а это доставляло мне самое искренне удовольствие. Все они, по-видимому, были бедными людьми, но все они были одеты по-черкесски, с оружием и прочими принадлежностями. Несколько мужчин надели себе на головы расшитые платки, которые были завязаны сзади тесёмочками. Это были красивые люди. Женщин здесь не было.
Через некоторое время мне, однако, надоело сидеть и не понимать ни одного слова из того, что говорилось вокруг меня, а так как здесь не было ни музыки, ни пения, то я встал и пошёл в следующий вагон. Там лежало несколько персов, которые спали; но все остальные сидели и тихо болтали. На одной из скамеек среди прочего багажа лежит балалайка, и я прошу сидящих поближе сыграть что-нибудь, но они ничего не отвечают мне. Они смотрят на меня недружелюбно, словно знают, что у меня нет больше сигар для них. И я ушёл.
Большую часть ночи я брожу из вагона в вагон, а когда поезд останавливается, то я выскакиваю из него и смешиваюсь с толпой на станциях. Лихорадка жестоко трясёт меня при этом, и я прекрасно знаю, что даю ей хорошую пищу этим неблагоразумным времяпрепровождением ночью; но я дал бы ей такую же хорошую пищу, если бы лёг спать, то есть если бы сдался, и я предпочитаю не ложиться, потому что так мне веселее. Но наконец я сел в моё купе и проспал с добрый час.
Мне повезло, и я проснулся как раз тогда, когда только что начал брезжить свет. И вот я снова вижу себя в сказочной стране. Мы очутились несколько выше в горах, а теперь спускаемся, всё спускаемся по изнемогающей от плодородия земле. Здесь растут плоды и виноград в диком состоянии, а в лесах бродят и живут всевозможные звери и птицы.
Светает, и через несколько времени над горизонтом всплывает солнце; в это мгновение локомотив подаёт пронзительный сигнал. Мы описываем дугу, и я высовываюсь с площадки вагона и вижу, как работают блестящие части локомотива. Мне чудится, будто я отрываюсь от земли и лечу — всё так величественно и так горделиво прекрасно! Свистящий локомотив несётся среди гор, несётся стремительно и с грохотом, словно надвигающийся бог.