Порт сонный,Ночной,ПлененныйСтеной;Безмолвны,Спят волны, –И полныйПокой.
Странный ропотВзвился вдруг.Ночи шепот,Мрака звук,Точно пеньеИ моленьеДуш в кипеньеВечных мук.………………Громче рокот шумный,Смутных гулов хор.То звонит безумноПроклятый собор.То толпы смятеннойГрохот непреклонный,Что во тьме бездоннойРазбудил простор.
О боже! Голос гроба!То джинны!.. Адский вой!Бежим скорее обаПо лестнице крутой!Фонарь мой загасило,И тень через перилаМетнулась и застылаНа потолке змеей.
Стая джиннов! В небе мглистомЗаклубясь, на всем скакуТисы рвут свирепым свистом,Кувыркаясь на суку.Этих тварей рой летучий,Пролетая тесной кучей,Кажется зловещей тучейС беглой молньей на боку.……………………………Вопль бездны! Вой! Исчадия могилы!Ужасный рой, из пасти бурь вспорхнув,Вдруг рушится на дом с безумной силой.Все бьют крылом, вонзают в стены клюв.Дом весь дрожит, качается и стонет,И кажется, что вихрь его наклонит,И оторвет, и, точно лист, погонит,Помчит его, в свой черный смерч втянув.
«Джинны». Перевод Г. Шенгели
Вслед за этим, в 30–40-е годы, и для бурлящего, жизнерадостного, звонкого Гюго настала пора осенней задумчивости, умудренного созерцания жизни в пограничье трепетно блуждающих лучей и теней, в загадочной двойственности её покойных ликов и грозных бездн.
Как в дремлющих прудах среди лесной глуши,Так видим мы порой на дне людской душиИ ясную лазурь, где проплывают тучи,Где солнца луч скользит, беспечный и летучий,И тину черную, где мрак угрюмо спит,Где злобных змей клубок невнятно шелестит.
Перевод Е. Полонской
Вулканическая лава на какой-то срок задремала в недрах мужавшей личности.
Она снова выплеснулась наружу, на сей раз в виде меднотрубной гражданской лирики, после потрясения, испытанного Гюго в дни государственного переворота 1851 года, когда власть в стране захватил племянник Наполеона – «Наполеон Малый», как метко его пригвоздил Гюго. Встав без колебаний на защиту попранных республиканских свобод, Гюго внезапно превратился из осыпанного почестями украшения словесности и политики в изгнанника, удостоенного самой лестной из наград – запрета на сочинения, со страниц которых гневно вопияла раненая совесть непокорившейся родины.
Извечная в глазах Гюго схватка двух исполинских соперников – Добра и Зла, Света и Тьмы – обрела злободневные исторические обличья в его «Возмездиях» (1853), урагане поношений и издевок, обрушенных на головы само званых имперских властителей, клятв в несгибаемом сопротивлении произволу насильников и зажигательных призывов к повстанчеству:
Живые – борются! А живы только те,Чье сердце предано возвышенной мечте,Кто, цель прекрасную поставив пред собою,К вершинам доблести идут крутой тропоюИ, точно факел свой, в грядущее несутВеликую любовь или священный труд!Таков пророк, над кем взнесен ковчег завета,Работник, патриарх, строитель, пастырь… Это –Все те, кто сердцем благ, все те, чьи полны дни.И вот они – живут! Других мне жаль: ониПьянеют скукою у времени на тризне.Ведь самый тяжкий гнет – существовать без жизни!Бесплодны и пусты, они влачат, рабы,Угрюмое житье, без мысли и борьбы.Зовут их vulgus, plebs – толпа, и сброд, и стадо;Они ревут, свистят, ликуют, где не надо,Зевают, топчут, бьют, бормочут «нет» и «да» –Сплошь безыменные, безликие всегда;И бродит этот гурт, решает, судит, правит,Гнетет…
Надежды, питавшие Гюго в его двадцатилетнем – он вернулся на родину только в канун Парижской коммуны, в 1871 г., – сражении пером за справедливость и народное благо, он чер пал в своем философском воззрении на историю человечества как на неуклонный исход из хаоса и тьмы времен к лучезарному будущему, вопреки всем срывам и откатам вспять. Плод заимствований из различных источников, от теософских книг и монастырских хроник до просветительских учений, перетолкованных порой на мистический лад, эта святая вера послу жила Гюго мыслительной основой для легендарного эпоса – обширного свода сказаний «Легенда веков» (1859–1883). Исторически достоверная порой канва щедро расшита здесь узорами вымысла, и все овеяно дыханием чудесного, прорастает мифом, подразумевает нравственное учительство.