Худо, однако, стало не мелиораторам-исполнителям, а самому Михаилу Потаповичу. Он был снят с должности, получил казенную берлогу со всеми удобствами в глубине леса и превратился из руководящего медведя в медведя-пенсионера общелесного значения. Казалось бы, ничего, жить можно. Но бедный Михаил Потапович ото всех этих своих огорчений тронулся умом. Бродит по лесу сумрачный, с отсутствующим взглядом и кого ни встретит — работягу ли бобра, или деловитую куницу, или даже самого паршивенького зайчонка, — у всех спрашивает:
— Вы случайно ее не видели… тут где-нибудь поблизости?
— Кого, Михаил Потапович?
— Да речку эту, которая от нас сбежала… Петлянку?
Зверушки отвечают робко:
— Не видели, Михаил Потапович!
— Увидите — задержите, я приду и распоряжусь, что с ней делать. Понятно?
— Понятно. Михаил Потапович!
Михаил Потапович уходит такой же сумрачный, с таким же отсутствующим взглядом искать сбежавшую под землю Петлянку. Все зверушки его жалеют, хотя и подсмеиваются слегка над ним.
До сих пор Михаил Потапович следов речки-беглянки не обнаружил. Куда она делась — так и осталось загадкой, разгадку которой знает лишь одна природа!
ПОРОСЕНОК ИЗ МЕЧЕТКИ
«А время гонит лошадей».
В начале 1943 года мне позвонили из Союза писателей СССР и сказали, чтобы я немедленно приехал в Союз «по очень важному делу».
Я приехал и узнал, что включен в писательскую бригаду, направляемую в только что освобожденный от немецких захватчиков Ростов-на-Дону, где нам предстоят творческие встречи с тружениками города и области.
— Вы будете первыми московскими ласточками на израненной донской земле. Скажите донцам, что советская весна вернулась на Дон навсегда! — несколько напыщенно сказал принимавший меня работник Союза и прибавил доверительно и просто:
— Задание самого Фадеева, он лично наметил и утвердил состав бригады.
В Московский писательский десант на Дон вошли: поэтесса Екатерина Шевелева, прозаик Павел Нилнн, поэт Сергей Васильев и я.
Шевелева по своей общественно-литературной судьбе была связана с Ростовом, я в 1923–1924 гг. учился в Ростовском университете на экономическом факультете, но больше увлекался стихосложением, а не экономическими дисциплинами. Будучи членом Всероссийского Союза поэтов и считая себя левым попутчиком, я неоднократно вступал в «рукопашные» словесно-полемические схватки с ростовским Раппом, во главе которого стояли Киршон, Бусыгин, Ставский и другие. Фадеев, тогдашний редактор газеты «Советский Юг», конечно, поддерживал Рапп, но это и тогда не мешало ему мыслить шире рапповских мерок «от сих до сих», и он охотно, например, печатал мои, совсем не рапповского звучания стихи в ростовских литературных журналах тех лет. Потом, уже в Москве, мы не раз вспоминали с ним при случае то бурлившее крутым кипятком время, обращаясь друг к другу на «ты». Когда мне в 1955 году стукнуло 50 лет, первая полученная мною поздравительная телеграмма была от Александра Фадеева.
Сергей Васильев и Павел Нилин — сибиряки, донскую водицу они не пивали и донских сазанов на удочку не лавливали, но оба были, что называется, «тертыми калачами», настоящими фронтовиками, которые везде и при всех обстоятельствах не теряются и знают, как надо себя держать и вести. Сережа Васильев был и остался моим близким другом до самой своей безвременной смерти. Павла Филипповича Нилина я знал как прекрасного прозаика и интереснейшего человека с удивительным оригинальным чувством юмора, и он мне давно нравился. Екатерина Шевелева оказалась человеком легким и общительным. Пока мы доехали до Ростова, мы. что называется, надежно «притерлись» друг к другу.
Как-то само собой сложилось распределение наших обязанностей на будущих наших ростовских вечерах. Нилин — так мы решили в вагоне — будет нашим главным оратором, открывающим литературный вечер, его запевалой; подменять его в случае необходимости будут Шевелева и Сергей Васильев.
— А суслика, — сказал Нилин, имея в виду меня, — мы будем выпускать на десерт, с его рассказами.
Шутка Нилина насчет «суслика» родилась тогда же в вагоне поезда Москва — Ростов. Он узнал, что моя настоящая фамилия Попов, а Ленч — это псевдоним, с деланной горестью покачал головой и сказал: «Дали тебе, суслику, такую фамилию, и что ты с ней сделал!»
Я рассмеялся первым, но тут же на всякий случай сказал:
— Только ты, Павел Филиппович, когда будешь меня объявлять, не скажи, не дай бог, так: «Сейчас свои рассказы прочитает Суслик!»
— За кого ты меня принимаешь! — ответил Павел Филиппович. — Неужели я не знаю, что такое вагон и что такое зал, где идет литературный вечер московских писателей.
Екатерину Шевелеву мы единогласно избрали политиком нашей десантной группы — «Фурмановым в юбке», как сказал Сергей Васильев.
Екатерина Васильевна обаятельно улыбнулась:
— Я согласна быть комиссаром. Только смотрите, ребята, чтобы было без обид. Я строгий комиссар!
Так, с шутками, с дружеской подначкой, с воспоминаниями о пережитом на фронте, мы наконец добрались до Ростова.
Уезжали мы из Москвы в мороз со снегом и ледяным ветром, а в Ростов приехали, когда здесь бушевал проливной дождь… Ночь, город затемнен наглухо, где мы остановились, на каком пути стоим, один бог знает. И то вряд ли!..
Мы вышли с нашим скудным багажом из вагона и оказались в чернильной, густой и мокрой тьме. Никто нас не встретил, а тут еще дождь приударил. Куда идти? Кого искать, а главное, как тут и кого найдешь в этой кромешной тьме под этим окаянно шумящим ливнем?!
Шевелева, наш политком, стуча зубами от зябкости, сказала бодро:
— Не унывайте, ребята, нас наверняка найдут и отвезут куда надо. Будем стоять здесь и ждать!..
Издали донесся голос.
— Кто приехал — отзовитесь!
— Мы приехали! — выкрикнули мы хором.
— Вы писатели? — повторил, приближаясь, радостный голос.
— Писатели!
— Какие?
— Московские! — отозвалась Шевелева.
— Хорошие! — сказал Нилин.
— Но промокаемые! — сказал я.
Подошли двое: девушка в плащике с капюшоном и средних лет мужчина, осветивший нас своим фонариком. К сожалению, я не запомнил их имен.
— Мы из обкома! — сказал мужчина. — Извините, что заставили вас ждать, но сами видите…
— Вернее — не видим! — сказал Нилин.
Все рассмеялись, и мы гуськом, держась за шинель или за пальто идущего впереди, стали пробираться через пути в город. Нас посадили в пикап и куда-то повезли.
— Куда вы нас везете? — спросила Шевелева.
Девушка в плаще с капюшоном сказала:
— В общежитие обкома… тут у нас есть один дом, более или менее уцелевший от бомбежек… Уж извините, если что будет не так.
Общежитие обкома занимало пятиэтажный дом не то на Малом, не то на Среднем проспекте. Как этот дом уцелел среди сплошных развалин, его окружавших, было непонятно. В таких случаях говорят: «Чудом». Мы поднялись по искореженной лестнице в отведенную иам комнату на третьем этаже, увидели кровати с чистым постельным бельем, тонкие одеяла и даже чайник с кипятком и маленький чайник с крепкой заваркой чая на столе и воспрянули духом. Первых московских ласточек встретили на Дону приветливо!
На следующий день нас принял первый секретарь Донского обкома партии Борис Александрович Двинский. Я сказал ему, что на меня, помнящего довоенный шумный, нарядный, веселый Ростов с его улицей Садовой, скамеечкой кленовой», с его знаменитым кафе «Ампир», в котором за чашечкой кофе или стаканом чая мы сиживали со своими студенческими подружками, нынешние развалины города производят гнетущее впечатление. Двинский помрачнел и сказал: