На одной из станций в вагон вошел мужчина в меховой шапке из меха лжеондатры (не то крашеный подстриженный кролик, не то доведенная до ума кошка), в банальном синтетическом пальтишке, — в общем, мрачная личность, но без особых примет и отличий. В руках он держал какой-то большой предмет, завернутый в газетную бумагу и перевязанный бечевкой.
Мужчина огляделся и плюхнулся на скамью на свободное место, как раз напротив Калерии Павловны. Сел и уставился на нее белесыми бесстыжими глазами.
«Он пьян, — подумала Калерия Павловна, — и будет приставать ко мне. Надо отвернуться и глядеть в окно до самого города».
Вот наконец и спасительный перрон городского вокзала. Калерия Павловна быстро вышла из вагона и с такой же быстротой пошла по перронному асфальту, норовя скорее нырнуть в отверстое чрево метрополитена. И тут ее настиг человек со свертком — пассажир электрички.
— Дамочка, не торопитесь так, я за вами не поспеваю.
Калерия Павловна остановилась, сказала надменно и спокойно:
— Что вам нужно от меня?
— На минуточку… можно вас… на рандьевну… вот сюда за киоск! Не пожалеете!
Калерия Павловна покосилась на его таинственный сверток и… согласилась! Тут надо заметить, что ею давно уже владела, как сказал поэт, «одна, но пламенная страсть» — она обожала покупать разные вещи, ценные, и не очень ценные, и даже совсем неценные, в комиссионных магазинах, через посредников и даже вот так, по случаю, у незнакомых людей — на улице. Они зашли под сень киоска, и незнакомец, оглядевшись, сказал громким, но невнятным шепотом:
— Продаю вазю!
— Что, что?
— Вазю. Продаю. Хрустальную. Купите, дамочка!
Калерия Павловна увидела по страстному выражению его проспиртованной физиономии, что у незнакомца каждая жилочка в организме мечтает опохмелиться, и притом немедленно, и поняла, что дорожиться он не станет.
— Покажите ее!
Незнакомец показал. Ваза была первоклассной.
«Ого! — подумала опытная Калерня Павловна. — Чистый хрус-сталь! В комиссионке за такую надо тысячу рублен отдать!»
Она покрутила вазу в руках и сказала небрежно:
— Сколько же вы за нее хотите?
— Давайте три сотняжки!
Калерия Павловна порылась в сумочке и так же небрежно сказала:
— У меня при себе только сто… виновата… сто пять рублей. За сто пять отдадите?
Незнакомец колебался недолго:
— Берите!
Калерия Павловна, внутренне трепеща от счастья, отдала деньги, взяла в свои руки тяжелую вазу, и они расстались. Дома она сказала супругу, что вазу купила в комиссионном, что она, конечно, под хрусталь, потому и стоит недорого. И тогда Геннадий Осипович, супруг, вдруг сказал:
— Знаешь, Карьерочка, это ты хорошо сделала, что укупила эту штукенцию. Мы же сегодня приглашены к Марайским, у него послезавтра 60-летие, а дома он справляет свой юбилей сегодня. Подарим старику Марайскому вазу — царский подарок! А уж он в долгу не останется!
Калерии Павловне, естественно, не очень-то хотелось расстаться с «вазей» из чистого хрусталя, купленной по случаю за сто рублей на улице, но супруг проявил настойчивость, да и Марайские были действительно людьми не просто нужными, а весьма нужными, — и она сдалась.
Когда они приехали к Марайским, там уже начиналось пышное застолье. В прихожей их встретили осанистый лысый Марайский и его дородная Раечка — верная супруга и добродетельная мать. И даже бабушка. Был совершен поздравительно поцелуйный обряд, и потом Калерия Павловна извлекла из авоськи свой царский подарок и подала его хозяйке дома.
— Возьмите, Раечка! Не сомневайтесь, это чистый хрусталь!
И вдруг обрюзгшее лицо дородной Раечки выразило странную хищную радость и вместе с тем безмерное удивление.
— Боже мой, это же наша ваза!.. Толик, смотри!
Лысый Толнк осмотрел вазу и мрачно сострил:
— Точно, наша. Я вижу на ней отпечатки пальцев — твоих и моих.
— У нас же кража была на даче! — между тем лепетала Раечка. — Много ценных вещей пропало, в том числе и эта ваза. Воров ищут, но пока не нашли. Как она к вам попала, Калерочка?
Тут бедной Калерочке пришлось признаться, что ваза была куплена не в комиссионном магазине, а в электричке у незнакомой пьяной личности. Весь вечер она в разных вариантах рассказывала про свою встречу с ним. В общем, Калерия Павловна, а не Толик Марайский стала героиней юбилейного вечера.
Все было бы хорошо, но когда надо было уехать, хозяйка дома, обменявшись в прихожей с Калерией Павловной прощальными поцелуйчиками, вдруг сказала ядовито и так, чтобы все слышали.
— Калерочка, милая, если вы еще раз встретите вашего прия… знакомого в электричке, купите у него нашу нагую Нефертити — бронзовая такая статуэтка, совершенно бесценная. Я вам даже могу денежек дать на эту покупку… на всякий случай.
Калерия Павловна вспыхнула и денежки взять отказалась.
ОтМарайских домой ехали молчали только уже перед самым домом Геннадий Михайлович сказал:
— Вот до чего тебя доводит твоя глупая алчность. Конечно, старик Марайский не возьмет меня теперь к себе в институт!
— Почему, Геночка?
— Потому… потому что ему не нужен супруг скупщицы краденого!
«Карьерочка» снова вспыхнула, хотела ответить мужу такой же резкостью, но вдруг всхлипнула и промолчала.
А что, собственно, она могла ему сказать?!
ОСВЕЖИЛСЯ!
Некто Семен Никифорович Васильков, финансовый работник, симпатичный блондин средних лет, зашел вечером в ресторан при вокзале энской железной дороги с твердым намерением выпить чего-нибудь прохладительного.
В ресторанном зале оказалось немного посетителей, и Васильков тотчас же нашел свободный столик под могучим фикусом в кадке. На одном из широких жестких листьев фикуса перочинным ножичком было старательно вырезано: «Здесь отдохнул на 21 руб. 85 коп. Б. П. Муксуков. С зятем». Финансовый работник осмотрел мемориальный фикусовый лист, неодобрительно покачал головой и заказал шустрой официантке бутылку экспортного чешского пива.
Но тут внимание его привлек столик в углу зала, за которым бушевала основательно подгулявшая мужская компания. Василькова, однако, заинтересовала не вся компания гуляк, а лишь один из собутыльников. Это был грузный мужчина, бритый, с крупным носом, с вельможными мешками под глазами, глядящими властно и несколько презрительно. Не то оживший «екатерининский орел», если смотреть в профиль, не то лихой начальник районной пожарной инспекции, если взглянуть анфас. Он был пьянее всех. Лицо его показалось Василькову удивительно знакомым. Но где же, где он видел эту властную, носатую физиономию?
Подвыпивший «екатерининской орел» тяжело поднялся со своего стула, постоял, качнулся, но удачно попав рукой в блюдо с салатом на столе, удержался на ногах.
Он брезгливо вытер запачканную майонезом руку, свернул салфетку, аккуратно положил ее на лысую голову своего соседа справа и с гусарской лихостью поднял рюмку, намереваясь произнести тост. Однако соседу справа, ушастому, толстощекому крепышу с красным лицом, непостижимым, как самоварное отражение, по-видимому, не понравилось такое бесцеремонное обращение с его лысиной. Он сбросил салфетку на пол и, ухватив «орла» за шиворот, заставил его сесть.
И в это мгновение Васильков вспомнил, где он видел и почему хорошо знает человека с орлиным носом и властными глазами. Это же киноартист — известный, любимый Виктор Догадов!
Васильков любил отечественную кинематографию. Он принадлежал к числу тех бескорыстных и верных ее адептов, которые не пропускают ни одного нового фильма, знают наперечет всех артистов кино и способны часами говорить о достоинствах и недостатках их игры. Виктор Догадов был его давним любимцем.