Может, пойти к Юлии пешком? Это была бы прекрасная прогулка. Приют находится за городом, почти в деревне. Где, Хердис точно не знала, но ведь всегда можно спросить. Однако живот и поясница ныли у нее от тяжелой усталости так, что она не могла даже думать о долгой прогулке.
Юлия. О, Юлия!
Хотя вообще-то к Юлии можно поехать и завтра. Решено.
Завтра!
Испытывая глубокую и необъяснимую досаду, Хердис поднималась по улице, на которой жили ее дедушка и бабушка.
И Давид.
В мыслях она видела Давида таким, каким он был до болезни. Молодой, высокий, красивый и энергичный.
Тротуар потемнел, словно от дождя, но дождя не было, это уходила зима, оставляя за собой темный след. Здесь, на верхних улицах, детского шума было гораздо больше, чем внизу, в Сёльверстаде; детские голоса звенели повсюду, но самих детей почти не было видно. Здесь женщины выходили из дома непричесанные, в комнатных туфлях и грязных передниках. Они громко, на всю улицу, звали детей и переговаривались друг с другом.
Это была музыка бедности. Но пахло здесь почти так же, как в Сёльверстаде, — свежим хлебом из пекарни, конским навозом, тротуаром и влажной пылью. Дедушка и бабушка переехали в меньшую квартиру с окнами на улицу, все ради Давида.
Но и в новом подъезде уже слегка чувствовался запах пряностей, который был неотделим от дедушкиного дома. Даже стоя поодаль, Хердис чувствовала этот запах.
Она наблюдала за толпой ребятишек. Большие и маленькие, они толпились вокруг кресла-каталки и старика, стоявшего позади. Того, кто сидел в кресле, Хердис не видела.
Она тупо глядела в запыленное окно сапожной мастерской, внимательно изучая вывеску, на которой было изображено несколько пар сверкающей обуви, начищенной ГУТАЛИНОМ ФИКС. «У НАС СТАВЯТ НАБОЙКИ И ПОДОШВЫ В ТЕЧЕНИЕ СУТОК».
Потом она услыхала стук своих ботинок, спускавшихся вниз по улице. Она спускалась, повернувшись спиной к тому, кто сидел в кресле-каталке.
Хердис стояла у подножия Драгефьелль возле забора, сбегавшего по крутому склону к заливу Скутевикен, и чувствовала, что к запаху гавани, фьорда и моря примешивается запах весны и что склады вяленой рыбы в Скутевикене от тепла уже задышали.
Крик чаек под плотными серыми облаками был исполнен радости и обещаний. Но эта радость не проникала в Хердис, в животе которой притаилась непонятная серая боль.
Давид.
Ей казалось, будто она каким-то образом виновата в его болезни. Наверно, потому, что не захотела подойти и поздороваться с ним.
Потому, что не захотела пойти и навестить Юлию.
Потому, что была плохим человеком и возвращалась домой, зажав под мышкой баночку со смородиновым джемом.
Забор кончался там, где крутой склон, вымощенный брусчаткой, похожей на сдобные сухарики, достигал залива. Это была самая подходящая улица для плохих людей, которым не следует показываться ни в трамвае, ни на Верхней улице, где можно встретить знакомых, и Хердис со своей банкой свернула на эту улицу, будто вошла в гору[8].
А из горы она вышла уже заколдованная.
Она вышла на набережную, пропетляв по причудливым извилистым переулкам, где стояли рядочки кукольных домиков, стайки кукольных домиков, в которых жили обыкновенные взрослые люди; из кукольных домиков влажно пахло стиркой и доносились разные голоса, но людей видно не было, лишь на мгновение мелькало чье-то лицо из-за цветочных горшков или зеркал, с помощью которых они наблюдали за своим переулком. Хердис шла, словно возвращалась после долгого и интересного путешествия, потому что здесь все было еще более удивительным, чем в Маркене.
Здесь, в Скутевикене, где дома были разбросаны в беспорядке и не желали выстраиваться в улицы или переулки, родилась ее мать.
Возле одного старого домика Хердис остановилась с чувством особой торжественности. Фасад недавно подкрасили, но задняя часть дома с подъездом и галереей была совсем темная и ветхая. Никто из ее родственников больше не жил в этом доме, объявление в одном из окон сообщало синими буквами, что здесь живет ФРЁКЕН А. Й. ХАМСТАД. АКУШЕРКА.
И Хердис вдруг поняла с удивлением, что все-таки нанесла визит. Она навестила тень чего-то, что было частичкой и ее самой.
Но она очень устала, у нее не было больше сил. Ей хотелось бы пройтись по Немецкой набережной и обогнуть рыбный рынок, но она обрадовалась, увидев, что отсюда можно на пароме переправиться через фьорд прямо к Береговой улице. Чувство, будто она навестила тени своих предков, было настолько сильным, что оно внезапной острой болью пронзило ей живот и поясницу. Она попыталась утешить себя, отыскивая в памяти хоть что-нибудь приятное, подняла лицо к доброму запаху дождя, витавшему над Гаванью, и, взяв в руку прядь своих волос, посмотрела на нее с благожелательностью, на какую только была способна: какие чудные волосы!
Должно быть, та дама в трамвае была очень добрая.
— Юлии не было дома. — Господи, все этой Магде нужно знать!
— Ты могла бы оставить ей джем и передать привет.
— Я приехала на пароме. Через Гавань.
У нее мелькнуло желание рассказать Магде про Скутевикен. Про то, как она ощутила там своих предков. Но оно уже исчезло, сейчас Хердис чувствовала себя очень скверно и ей казалось, что грудь у нее болит, как от ожога. При чем тут ее предки?
Ведь она от них убежала. Не вынесла горя своего живого родственника. Она вообще не выносила горя…
— Пока ты делаешь уроки, я приготовлю ужин. А потом мы можем поиграть с тобой в карты или… Боже мой, Хердис, что с тобой? Ты похожа на смерть!
— Ничего, — с трудом выдавила Хердис сквозь сжатые зубы.
Вот теперь-то живот у нее заболел по-настоящему, и спина, и поясница, и что-то потекло по ногам. Какой ужас! Это вытекал спинной мозг. Теперь она все поняла: вот оно, наказание! Сухотка спинного мозга! Хердис прижала руки к бокам и тяжело дышала, не разжимая зубов.
— Ой, Хердис! Тебе ведь и в самом деле плохо! — воскликнула Магда таким тоном, от которого Хердис залилась слезами.
— У меня все болит…
— Ох, прости меня, господи! Не дай бог, ревматизм! Ну-ка, я пощупаю твой лоб…
Но лоб у Хердис был холодный и влажный. Магда вздохнула с облегчением.
— Надо попросить маму купить тебе электрический пояс.
Хердис громко шмыгнула носом. Электрический пояс? Она читала об этом в одной газете. Магда принесла газету.
— Вот, что бы у тебя ни болело, ты сразу поправишься! Где же это… Ага, слушай! Прострел. Ишиас. Ревматизм. Невралгия, бессонница, нарушение пищеварения, астма, бронхит, половое… хи-хи!.. — Магда захихикала, прикрывшись ладонью: — Нет, я не могу читать об этом вслух.
— Да читай же! — в панике крикнула Хердис.
— Ладно, черт с ним. Раз об этом пишут в газете… Э-э-э… половое бессилие, судороги, пляска Святого Витта. Ха-ха-ха! Ну, уж пляски Святого Витта у тебя нет точно. Ха-ха-ха! Ой, прости, пожалуйста, но мне так смешно.
— Что там еще? — выдохнула Хердис.
— Где я остановилась… ага… Вот, Святого Витта, так… Запоры. Заболевания почек и печени. Артериосклероз. Заболевания спинного мозга и т. д. и т. п. Кроме того, всякие женские болезни. Можно заказать…
Хердис больше не слушала. Заболевания спинного мозга! Значит, надежда все-таки есть.
— Я, пожалуй, сразу лягу, — сказала она ослабевшим голосом.
— Конечно. Это очень разумно. А я принесу тебе чай и бутерброды с овечьим сыром.
Хердис стало стыдно. Магда такая добрая.
Когда Хердис в ночной рубашке вышла в ванную, чтобы почистить зубы, она случайно взглянула себе на ноги.
— Мама! — закричала она, стуча зубами. — Ой, мамочка! Нет, это неправда!