— Магда! — заревела она во весь голос.
Через секунду она была на кухне.
— У меня идет кровь! — всхлипнула она и без стеснения заплакала.
СЫРОЕ ЛЕТО
— Если так будет продолжаться, у нас на ногах между пальцами вырастут перепонки, как у уток, — сказал дядя Элиас и был вознагражден благодарным смехом Матильды, тогда как Хердис довольствовалась сознанием, что Матильде у них весело, несмотря на дождь.
А дождь все сеял и сеял. Серое небо, серое море, горы, скалы, поля — все было серое на сером фоне, влага задушила все краски, и даже листья на деревьях казались серыми. Повсюду на сушилках прело сено, не распространяя привычного аромата. Маленькие островки вокруг мыса Троллей сжались и норовили укрыться за густыми клочьями тумана. Мглистый от дождя фьорд был исчерчен бледными, бессильными штрихами течений. Монотонный серебристый звук шуршал и пел над морем, над землей, над деревьями, которые время от времени стряхивали с себя сверкающие каскады. Водостоки болтали и звенели, не умолкая, даже когда ненадолго наступало вёдро, такое короткое, что никто не успевал согреться под солнечным ливнем, вдруг хлынувшим из обманчивых синих просветов.
Дядя Элиас каждый вечер ставил сети и утром вместе с девочками вытаскивал их.
Пришлось объяснить Матильде, что значит «пост» дяди Элиаса. Она понимающе кивнула:
— Люди не всегда виноваты, если пьют. Он все равно очень хороший.
Что-то заставило ее добавить:
— И твой папа тоже очень хороший! И добрый.
Хердис смотрела в сторону. Она не любила, когда заговаривали об ее отце.
Хотя и сама не знала, почему. Может быть… да, скорей всего… Эти ручные часики. Если говорить честно, она ждала чего-то совершенно другого. Во всяком случае, не ремешка с прикрепленным к нему круглым футлярчиком. Часы, вставленные в этот футлярчик, оказались старыми серебряными часами Анны, которые она носила на цепочке на шее и которые давным-давно вышли из моды.
И все-таки отец добрый. Конечно, добрый. И к тому же очень порядочный, так сказала тетя Карен. Это означало, разумеется, что он не пьет. Но эта мысль не трогала Хердис. Она не испытывала ни малейшей радости от того, что ее отец не пьет.
Девочки сидели в старой купальне, переоборудованной во что-то вроде домика для гостей. Здесь они проводили время, когда шел дождь.
Им дали чашки, ложки, яйца и сахар, чтобы они приготовили себе гоголь-моголь. Матильда терпеливо и тщательно взбивала яйцо, пока гоголь-моголь не получился белым и воздушным. Хердис же, беспрестанно облизывая ложку, съела свой гоголь-моголь задолго до того, как растаял сахар. Теперь ей оставалось только смотреть, как Матильда не торопясь наслаждалась гоголем-моголем, который, конечно, можно было бы съесть гораздо быстрее.
Хердис приоткрыла дверь, выходившую на балкончик, высунула голову и, сморщив нос, понюхала воздух.
— Странно. Дождь смыл все запахи. Кроме запаха моря. Море так морем и пахнет.
Матильда усмехнулась:
— Вечно ты со своими запахами. У тебя все чем-нибудь пахнет.
— Это потому, что у меня такой большой нос.
Матильда могла бы сказать, что нос у Хердис вовсе не такой уж большой, но она, прикрыв глаза, блаженно облизывала ложку, перед тем как снова погрузить ее в лакомую белую массу, и даже не подумала возражать Хердис. Хердис сказала:
— Доедай скорей свой гоголь-моголь и давай придумаем что-нибудь интересное. Может, пойдем в сарай? Там стоят старые сундуки. Доедай скорей и пошли!
— Что ты, у меня еще целых полчашки! Знаешь, как вкусно! — Матильда с нежностью погрузила ложку в гоголь-моголь, осторожно вытащила ее и, прежде чем слизнуть капельку светлой массы, влюбленно посмотрела на нее.
Ну, это уж слишком. В Хердис всколыхнулась мрачная злоба, она сказала:
— Есть люди, которых я терпеть не могу. Они постоянно…
Матильда, конечно, даже не слушала, она сказала:
— Знаешь, что? Я думаю, что погода скоро переменится. Твоя мама говорила, что в следующее новолуние погода обязательно переменится. А оно уже скоро.
— В следующее новолуние? Значит, и рыба вернется. Сегодня нам попалась одна-единственная жалкая треска. Рыба всегда возвращается в новолуние.
Хердис вздохнула с облегчением. Может, это погода на нее действует? Хорошо, что она не сказала Матильде того, что хотела.
Ей понадобилось сбегать домой.
— Подожди меня здесь, я сейчас вернусь и принесу лото или еще что-нибудь, — сказала она.
Но вернуться ей не удалось. Когда она спускалась по лестнице, спрятав лото под плащом, ее остановила мать.
— Хердис, на одну минутку.
Мать говорила очень тихо. В соседней комнате тетя Фанни укачивала маленькую Ракель Юханну. Лицо у матери было бледное и печальное, в потемневших глазах — тревога.
— Хердис, я хочу, чтобы вы с Матильдой оказали мне маленькую услугу.
Ну вот! Только они решили развлечься. Хердис мялась на месте с недовольным выражением лица. Мать сказала:
— Дядя Элиас… На него, видимо, погода действует. Он во что бы то ни стало хочет поехать в Квалевикен. — Она замолчала, нервно барабаня пальцами. — Мне не хотелось бы, чтобы Фанни заметила, что я нервничаю.
— А из-за чего ты нервничаешь? Из-за того, что он едет в Квалевикен?
Мать усмехнулась:
— Да пойми же ты! Он говорит, что ему надо к парикмахеру. Понимаешь, к парикмахеру!
— Но ведь у нас и дома есть виски, — сказала Хердис, наморщив лоб. — И мы с Матильдой могли бы сыграть с ним в тройной вист. Или…
— Нет. Хердис, ты не понимаешь. Он хочет выпить… в мужской компании. Ему надоело пить дома в одиночку разбавленное виски. Он… он такой злой сегодня…
У матери задрожали губы, но она овладела собой.
— Ты его знаешь.
Хердис кивнула. Да, теперь она его знала. Хотя ей было трудно согласиться, что дядя Элиас злой.
— А при чем мы? Как же мы сможем удержать его дома?
— Вы поедете с ним. Сделаете для меня кое-какие покупки. Я… я дам вам каждой по кроне… О, Хердис…
Теперь она плакала. Хердис отвернулась.
— Вы прокатитесь в город, И подождете его возле парикмахерской. Понимаешь?
Хердис гордо вскинула голову. Какое важное и ответственное поручение. И каждая получит по кроне! По целой кроне!
— Я понимаю, — кивнула она. — А когда он выйдет от парикмахера, мы возьмем его за руки и будем крепко держать.
— Ну, это не обязательно, — с усилием сказала мать. — Будет достаточно, если он увидит, что вы его ждете.
— Думаешь, тогда ему не захочется выпить?
— Мм-м… Но если он пойдет в отель, вы тоже пойдете с ним. И постарайтесь, чтобы он вернулся домой вместе с вами. О, Хердис!.. Для вас это будет очень приятная поездка.
Приятная поездка. Приятная…
Во всяком случае, они были нарядно одеты. А поездка всегда поездка.
К тому же время от времени прояснивалось. Становилось чуть светлее, чуть холоднее, и только деревья по-прежнему кропили их водой при малейшем дуновении ветра. Откидного верха на тарантасах Ларса Хисвога не имелось, зато был клеенчатый полог, прикрывавший колени пассажиров.
Дядя Элиас почти не разговаривал. И даже не замечал, что капюшон сполз у него с головы и дождь, промочив насквозь его полотняную шляпу, сбегает по лицу извилистыми ручейками прямо за воротник.
Наверно, дядя Элиас вымок до нитки. Но он не обращал на это внимания. Лишь изредка он перемещал языком табак за другую щеку, с отсутствующим видом глядя прямо перед собой. На сердце у Хердис стало тягостно — дяде Элиасу, ее дяде Элиасу нехорошо. Она через силу болтала с Матильдой о предстоящих покупках и о том, что можно приобрести на деньги, которые им дала мать. Девочки сидели на заднем сиденье под материнским зонтиком и громко прыскали всякий раз, когда лошадь издавала очередной неприличный звук. Матильда непринужденно заливалась своим добрым звонким смехом и искоса поглядывала на дядю Элиаса. Хердис сделала попытку развеселить его.