Половина гостей прекрасно понимали подтекст и, усмехаясь, показывали друг другу глазами на самокрутку певца. Не ускользнуло это и от внимания Давида.
— А вот я сейчас погоню этого умника, — проворчал он, подливая Ксюше шампанского.
— За что? — спросила она.
— А вот за это самое. В кодексе статья такая есть. За пропаганду наркотиков и так далее.
Словно почувствовав угрозу, Бикфорд сменил игривый тон на печальный:
Голос сменился горестными завываниями гитары, тягучими, переливчатыми, напоминающими игру свихнувшегося скрипача.
— Вот видишь, не пропаганда, — сказала Ксюша. — Всё как раз плохо закончилось, так что мораль сей басни такова…
Они сидели за отдельным столом, справа от празднующего свой день рождения Леонида. Он был в белом смокинге и беспрестанно обходил гостей, чтобы с кем-то перекинуться словечком, кому-то улыбнуться, с кем-то опрокинуть рюмку.
Хоть виновник торжества и выпил немало, но держался безупречно. За одним столом с ним сидели актер Егор Майоров и одна из певичек дуэта «Сияющие», раздражающая Ксюшу своими силиконовыми губами и манерой смотреть на людей с прищуром, как будто они были слишком мелкими для ее величественной особы.
Гостей собралось около сотни, не считая десятка знаменитостей разной величины и многочисленной обслуги, нанятой в ресторанах, где заказывались яства. Столы были накрыты на лужайке загородного особняка Леонида Грызлина. Над головами гостей крутились и раскачивались бутафорские планеты и звезды со сверкающими зеркальными гранями.
Ксюша, которая вначале не хотела ехать на торжество, наслаждалась вечером, чему, конечно, способствовали и великолепные блюда, и шампанское стоимостью тысячу баксов за бутылку, и концерт.
Она не призналась бы в этом самой себе, но ее очень волновало присутствие Майорова. Слова Леонида о том, что актер почтил вечеринку своим присутствием исключительно ради нее, не шли у Ксюши из головы. Мысли о том, что Майоров был в восторге от ее красоты, возбуждали. Уже давно Ксюша не чувствовала себя такой желанной, восхитительной, обворожительной. Ее глаза сверкали ярче, чем ювелирные украшения. Ловя на себе взгляды актера, она испытывала волнение, подобное тому, что охватывало ее в школе при виде предмета очередной любви, будь то новенький мальчик или преподаватель физики.
— Ты сегодня какая-то странная, — заметил Давид.
— Что-то не так? — спросила Ксюша с вызовом.
Ей вдруг захотелось, чтобы он понял, что с ней происходит. Приревновал бы ее, увез домой, а там, нарушив обычный распорядок, взял бы ее — решительно, властно, твердо. Чтобы она вспомнила, кому принадлежит, и стала думать о Егоре Майорове со снисходительной усмешкой, как о детском увлечении.
— Почему ты нервничаешь? — удивился Давид, пробуя ризотто с креветками и запечённым лососем. — Разве я сказал тебе что-то обидное?
— Нет. — Она передернула голыми плечами. — Просто я странная и какая-то не такая.
— Это ты сказала.
— Ну, конечно. Я всегда во всем виновата.
Ксюша не могла объяснить себе, почему ее вдруг понесло. Желание секса с Давидом исчезло, ей хотелось дерзить ему и перечить. Сейчас он раздражал ее.
Она с силой резанула ножом по стейку, сталь заскрипела по фарфору.
— Попробуй ризотто, — предложил Давид, наблюдая за ней.
— Ты что-то путаешь, любимый. Это твое любимое блюдо, а не мое. Я терпеть не могу креветок, ты же знаешь. Меня от них выворачивает.
— Забыл.
— Ничего страшного, — сказала Ксюша. — Кто я такая, чтобы помнить, что мне нравится, а что нет.
— Ничего, что я ем? — поинтересовался Давид, держа вилку с ризотто на уровне рта. — Тебя это не раздражает?
Она поняла, что перегнула палку. Давида было трудно вывести из себя, но если это случалось, то мало никому не казалось, в том числе и Ксюше.
— Не обращай на меня внимания, — попросила она. — Похоже, у меня трудные дни наступают.
— Разве? — Он приподнял бровь.
— Будем обсуждать мои месячные?
— Нет. — Давид вытер губы льняной салфеткой и качнул головой. — Пойдем, пора вручать подарок. — Он сделал жест секретарю, подскочившему с серебристой папкой. — Приглашают.