И действительно, улыбчиво оскалившийся шоумен с внешностью внезапно разбогатевшего торговца шаурмой призывал в микрофон оказать почтение — ха-ха! — нашему юбиляру, — ха-ха! — который закатил этот пир на весь мир — ха-ха! — не просто так.
Ксюша оставила в покое пересоленные гребешки, допила шампанское и послушно пошла за мужем.
Толпа нарядных людей в прекрасных костюмах и вычурных платьях расступалась перед Давидом, как воды Красного моря перед Моисеем. Гости, державшие в руках кто шкатулки, кто коробки, а кто и просто конверты, признавали за ним право поздравить Леонида первым. В который раз за время своего замужества Ксюша испытала гордость как за супруга, так и за себя, сумевшую добиться любви столь влиятельного, столь значимого и уважаемого человека.
На ней было бледно-розовое платье, оттенявшее недавно приобретенный средиземноморский загар. Оно облегало тело до такой степени плотно, что не нуждалось в бретельках. Перчатки по локоть не компенсировали, а еще больше подчеркивали наготу бюста. Пальцы на перчатках отсутствовали, выставляя напоказ розовый маникюр Ксюши с золотистыми сердечками, повторявшими форму медальона, поблескивающего в ложбинке между грудями. Ее непокорные локоны обрамляли лицо, словно клубящийся дым. Голые ступни в предельно открытых красных туфлях были более гладкими и ухоженными, чем лица некоторых присутствующих.
Ксюша сознавала, как прекрасна в этот миг, но ей было этого мало. Она жаждала, чтобы ею любовались, и упивалась всеобщим вниманием, пока Давид произносил поздравительную речь. А сильнее всего, острее и жарче ощущался ею взгляд Егора Майорова.
Стоящий рядом с Леонидом актер не сводил с Ксюши своих синих, выразительных глаз. Его гладко зачесанные назад волосы блестели, словно мокрые, а на лоб падал выразительный локон а-ля Пресли. Костюм сидел на Майорове так здорово, что никакого манекена не надо. Едва заметная небритость придавала его красивому лицу мужественности.
Ксюша представила себе, как это лицо нависает над ней, утопая в полумраке, и разогрелась еще на пару делений своей тайной температурной шкалы. Вознаграждая Майорова мимолетной улыбкой, она отчетливо помнила, что под платьем на ней ничего нет, за исключением невесомых надушенных трусиков, держащихся на ниточках.
Ксюша пропустила мимо ушей, что именно подарил Давид сыну. По восхищенному гулу среди гостей она поняла, что это какая-то шахта. Действующая и приносящая прибыль, кажется, не угольная, хотя Ксюша могла ошибаться. Ее мозг воспринимал происходящее выборочно. Логическое полушарие отключилось, предоставив работать эмоциональному. Женщину буквально захлестнули чувства и переживания.
О, как смотрел на нее этот красавчик! Просто пожирал глазами. Действительно, влюблен без памяти. Если бы не Давид, Ксюша уделила бы Майорову гораздо больше внимания, как он того заслуживал.
Огромная грусть охватила ее. У замужества множество прекрасных сторон, но есть один неизбежный недостаток. Ты превращаешься в птицу, посаженную в клетку. Чирикай, ешь-пей, чисть перышки, но не высовывайся. Хозяин решит за тебя, что тебе нужно, а что нет.
2
Ближе к полуночи Давид начал проявлять признаки нетерпения. Всякий раз, когда Ксюша упрашивала задержаться еще немного, он удалялся в туалет и возвращался оттуда еще более бледный, позеленевший. Испарина покрывала его лицо, как слой масла.
Его не интересовали выступления артистов, сменяющих друг друга, он больше не прикасался к напиткам и угощениям. Вертелся на своем месте, переплетал ноги так и эдак, а потом наклонялся через стол и спрашивал:
— Может быть, хватит, Ксюшенька? Поехали домой.
— Ну, Давид, — тянула она капризно. — Мы так редко бываем в обществе. Смотри, сейчас Майоров и Элен будут танцевать танго? Разве тебе не хочется посмотреть?
По правде говоря, танец не доставил Ксюше удовольствия — ни эстетического, ни какого-либо другого. Не потому, что пара танцевала плохо, совсем даже наоборот. Проследив за тем, как Майоров галантно проводил партнершу на место, она перевела недовольный взгляд на мужа:
— У тебя в животе бурчит, Давид. Нужно принять что-нибудь.
— Наверное. — Он через силу улыбнулся.
Ксюша невольно подумала, что в гробу у него будет очень похожее лицо: осунувшееся, восковое, с запавшими внутрь губами. Ей стало жутко. Впервые за долгое время она вспомнила о разнице в возрасте. Никакого сомнения в том, что она переживет Давида. Значит, будут похороны, а может быть, и возня с полупарализованным старческим телом, или приступы маразма, или еще какая-нибудь гадость.