В набирающем силу свете дня Рождества мы разведали свой участок и обнаружили блиндаж возле противотанкового рва. Блиндаж был добротный, построенный из крепких бревен и глубоко закопанный в землю. Враги, хорошо зная о местонахождении этого объекта, который оставили всего лишь несколько часов назад, вскоре обрушили на него огонь. И вновь мы оказались под огнем артиллерии и, как и под прежними бесчисленными обстрелами, покорились необходимости терпеливо переждать град снарядов, падающих на нас.
В углу блиндажа мы нашли небольшую печку, растапливаемую дровами. И занимались выпечкой хлеба до тех пор, пока взрывающиеся снаряды 152-миллиметровой пушки начали подкрадываться ближе к нашей позиции, сотрясая почву и взметая к небу фонтаны грязи и обломков. При каждом взрыве с балок сыпалась земля и песок дождем стекал нам на плечи и шлемы. Инстинктивно мы отошли в дальний угол и прижались к стене. Снарядные осколки и каменные обломки прорывали плащ-палатку, висевшую на входе, и влетали в блиндаж. Артиллерийский обстрел внезапно стих; мы решили, что ливень из снарядов прекратился, но вдруг раздался ужасный грохот. Совершенно неожиданно над блиндажом разорвался огромный снаряд и швырнул нас на землю, отчего мы оцепенели и почти потеряли сознание.
С трудом мы поднялись на ноги, задыхаясь от порохового дыма и тщетно пытаясь пробраться сквозь густой дым, из-за звона в ушах не в состоянии услышать крики наших раненых. Наконец ослепляющая пыль и дым рассеялись настолько, что обнаружилась огромная дыра в потолке, через которую проникал холодный серый свет декабрьского дня. Три толстых бревна были вырваны, как спички, огромным снарядом, и тонны земли, покоившейся до этого на этих бревнах, сейчас грудой лежали перед нами.
Мы начали лихорадочно голыми руками разгребать эту гору грязи, раскапывать плотную глину в попытке освободить наших товарищей. Руками, пораненными камнями и щепками, мы вытащили из-под обломков двоих раненых солдат.
Бур был без сознания, по его лицу текла кровь, а у другого было ранение в обе ноги. Он не мог ходить, и мы подозревали, что у него перебиты кости. Он был словоохотлив и хорошо держался, несмотря на сильную боль.
Через несколько минут после того, как Бур пришел в себя, мы перебинтовали его раны. Из шести находившихся в блиндаже только двое получили серьезные ранения. Большинство из нас избежало ран, а возможно, даже смерти, потому что находились в глубине бункера, и нас спасла мощная опорная стена, когда снаряд ударил прямо в центр этого сооружения. Осматривая повреждения, мы остро осознавали, какая судьба ждала бы нас, находись мы прямо под ударом снаряда, где сейчас покоились развороченные бревна и тонны земли.
Труба и печка были полностью уничтожены, а через развороченный потолок стал проникать холод. Мы положили Бура на носилки, чтобы отнести на медицинский пункт. Снаряды продолжали рваться поблизости, а расположенная на железнодорожной линии зенитная батарея русских стала пристреливаться к нашей позиции для ведения огня прямой наводкой. Понятно, что в таких условиях второй раненый солдат отказался покидать это место, предпочитая дождаться вечера, когда его эвакуируют на подвозчике продовольственных пайков. Я с неохотой позволил ему оставаться с нами, пока не появится возможность эвакуировать его в относительной безопасности.
К концу дня обстрел, нарастая, превратился в равномерный, непрерывный огневой вал, а наша позиция попала под огонь стрелкового оружия и гаубиц. Эвакуацию раненого солдата пришлось отложить до следующего утра. Через несколько дней мы узнали, что он умер в госпитале от осложнений из-за развившейся гангрены. Учитывая характер его ранений, я полагаю, смерти можно было избежать, если б ему была оказана немедленная медицинская помощь. Впоследствии я старался как можно быстрее оказать раненому медицинскую помощь, не уступая его личным пожеланиям, которые обычно высказываются под влиянием ужасной боли.
Ночью 26 декабря мой орудийный расчет пересек противотанковый ров и двинулся вперед. На дне траншеи мы обнаружили несколько наших погибших товарищей и прошли мимо них, отводя взгляды. Счет потерь был огромен, и мы пытались сосредоточиться на других вещах, на том, что судьба уготовит для нас через несколько минут или часов.
Мы лежали перед железнодорожной насыпью, которая шла в сторону Мекензиевых высот. Несмотря на интенсивный вражеский огонь из стрелкового оружия, по краям каждого ПТО два человека окапывали и маскировали орудия, покрывая их травой и ветками. Уже два дня нам не доставляли горячей пищи, и мы с Вольфом добровольно согласились работать подносчиками пайков. Незадолго перед наступлением сумерек мы пробрались в тыл по своим следам, идущим от рва, и поднялись на возвышенность, откуда можно было наблюдать за противником. Позади нас, пока мы пробирались по ничейной земле, перебегая от одного укрытия к другому, слышались пулеметные очереди. Наконец мы оказались в безопасности небольшой рощицы. Когда мы бежали к зарослям, зенитная пушка с железной дороги косила верхушки деревьев над нами, и мы инстинктивно ныряли, когда осколки и ветки падали на землю возле нас. Наши сердца колотились от напряжения, когда мы наконец-то добрались до нашего бывшего блиндажа и отыскали водителей-снабженцев, которые выдали нам термосы с едой, подогревавшиеся еще с прошлого дня.