Доусон посмотрел вниз, сцепил пальцы, посмотрел вверх.
— Прежде всего должен сказать, что смерть Лиз меня ужасно потрясла. Я полагал, что она отлично продвигается, идет точно по расписанию. Все шло так хорошо; казалось, ее дела очень поправились. Последнее время было несколько скверных дней, но я действительно не замечал суицидных настроений.
Тони пошевелилась. Я чувствовал, как она подобралась.
— Возможно, вы знаете, — продолжал Доусон, — последние два года Лиз посещала меня два раза в неделю. Когда она пришла ко мне первый раз, ее беспокоила тревожная депрессия, и потому я назначил ей лекарственный курс.
— Вот как? Я не знала, что она принимала лекарства.
— Да, и они очень хорошо ей помогали. Ее настроения стали поддаваться контролю, и тогда лечение пошло интенсивней и — могу утверждать — успешней. Мы обсуждали в основном проблемы, связанные с ее наследственностью, уровень ее самооценки и отношения с ее молодым человеком.
— С Робом Тайлером?
— Верно. Студент Колледжа живописи и дизайна.
— Но, по-моему, они расстались?
— Ну, знаете, отношения между людьми рвутся не так легко. Мы не можем просто щелкнуть выключателем.
Аминь, подумал я.
— Она больше его не видела, — продолжал Доусон. — Во всяком случае, насколько мне известно. Он, однако же, звонил ей, может быть, раз в неделю. Лиз не знала, как поступить, она его побаивалась, и это было темой одной из последних наших бесед.
Тони покачала головой.
— Этот парень — просто кретин. Я однажды его видела. Лиз повела меня в бар, это было невыносимо. Обыкновенный бритоголовый. Что она, черт его возьми, в нем нашла?
— Честность. По крайней мере, так она объясняла.
— Что-о? Говорю вам, он был обрит наголо, весь в этой их черной коже и так далее. На кого он не был похож, хоть умрите, так это на бойскаута.
— Ну, все возможно, но Лиз чувствовала, что он честно излагал свой взгляд на вещи. Для него наш мир — мерзкое, темное место, где все не так, как надо, и сам он — отражение этого мира. Ей нравилось, что он не притворяется, будто мир прекрасен и удивителен.
Я оглянулся — Тони качала головой. К сожалению, все сходилось, было похоже на правду — даже для меня. Я не слишком хорошо знал Лиз и не видел ее несколько лет, но мог предположить: ее угнетала и приводила в ярость разница между ее восприятием мира и правдой о нем. Без сомнения, из-за этого она пыталась покончить с собой первый раз, это был акт отчаяния и протеста против ее семьи, против алкоголиков, считающих себя святыми.
— Могу добавить, — продолжал Доусон, — что то же стремление к честности привело ее к разрыву с Робом.
— Что вы имеете в виду?
— Он вступил в какую-то банду. Она пыталась его удержать, не смогла и в конце концов порвала с ним.
Тони покачала головой.
— Бедняжка Лиз…
Доусон вещал уверенно, по-отцовски — явно входил во вкус.
— Лиз любила вас очень сильно. Обожала вас, я бы, сказал. Вам надо это знать. Из всех ее рассказов было видно, что вы ей очень близки. Она всегда, всегда говорила о вас в превосходной степени.
Слабым, тихим, даже прерывистым голосом Тони задала свой главный вопрос:
— Значит, вы тоже считаете, что это самоубийство?
— Боюсь, что да.
Он глубоко вздохнул и открыл лежащую на коленях папку. Вот как, значит, думал я, глядя на эту пачку бумаг. Значит, все это — информация о Лиз. Все, что она говорила. Все, чего боялась. Страховые документы там же и все официальные бумажонки. И из этого набора Доусон извлек нечто знакомое. Листок бумаги — плотный, четырехугольный, тонированный. Точно… Лиз написала свое письмо Тони на таком листке.
— Я получил это на другой день после того, как Лиз покончила с собой, — начал Доусон. — Я немедленно попытался ее найти. Она и прежде говорила о самоубийстве, но только при личном контакте, не в письмах. Поэтому, получив письмо, я чрезвычайно встревожился. Я первым обратился в полицию. Ее тело нашли еще через четыре дня.
Дрожащими пальцами Тони схватила письмо, держала его и перечитывала, не веря своим глазам. Я тоже прочел его. Заглянул через плечо Тони. Увидел три короткие строчки, написанные от руки. Там сжато и ясно, как мне показалось, говорилось о самоубийстве.
«Дорогой доктор Доусон,
С меня хватит. Хватит всего этого. Не могу больше, не могу так продолжать. Так что прощаюсь. Видите ли, в конце концов я хозяйка своей судьбы.
С любовью.
Я быстро читал, перечитывал — даже тогда, когда Тони отвернулась. Даже когда Тони согнулась и закрыла лицо руками. Я вынул листок из ее пальцев и еще раз прочитал письмо — что-то меня в нем беспокоило.
— Что именно? Что ты заметил?
Я поднял голову и вопрошающе посмотрел на Доусона.
— Здесь нет даты.
— Что? — слабым голосом спросила Тони. Глаза у нее были красные.
— Письмо без даты.
Доусон взял записку, просмотрел, и лицо его вспыхнуло.
— Ну и ну — нету! Смешно, что я раньше не заметил. У меня есть конверт от этого письма, он где-то здесь.
Его пальцы, как десять червяков, влезли в кипу бумаг. Он внимательно и умело проверял содержимое папки. Этот парень явно привык к порядку и сильно досадовал, что не может найти конверта.
— Экспертиза установила, — сказал он, продолжая поиски, — что Лиз умерла во вторник. Я получил письмо в среду. Уверен в этом.
Тони открыла свою сумку, покопалась и нашла то, что искала. Письмо Лиз. Такая же бумага. Тот же почерк.
— Я получила это от Лиз, тоже в среду, — сказала Тони, показывая письмо, которое, как она надеялась, обеляло ее сестру.
Три пары глаз смотрели на верхнюю часть листка; там четко и ясно стояло — «понедельник». Все правильно. Написано и отправлено в понедельник, дошло до Чикаго и попало в почтовый ящик Тони в среду. Доставили из Двух Городов[6] в Иллинойс очень быстро — но такое бывает. Затем я стал думать о письме Доусона. Написано и отправлено во вторник, доставлено Доусону на другой день, в среду. Правильно. Письма по городу идут сутки. Обычный срок.
— Так что же произошло? — спросил я. — В понедельник, когда она писала Тони, все было хорошо, даже прекрасно. А во вторник она вдруг сорвалась, написала вам и покончила с собой. Возможно такое?
— Проклятье, — буркнул Доусон; он почти панически рылся в своей папке. — Должно быть, конверт в кабинете. — Он почесал переносицу — Говорите, возможно ли? Боюсь, что да. Что произошло на самом деле? Думаю, этого мы уже не узнаем. Может быть, она перестала принимать лекарство. Я выписывал ей препараты, но не мог, разумеется, заставить ее принимать их. Можно предположить и что-то другое — спор с подругой, ссору с бывшим приятелем.
— Говоря откровенно, — сказала Тони, — я не поклонница психотропных средств. Лиз это знала и не говорила мне, что она их принимает. Вы же психиатр? На чем вы ее вели?
Доусон не мог скрыть, что он расстроен. Закрыл папку, переспросил:
— Прошу прощения?
— Что вы прописывали моей сестре?
— Казорп. — Доусон взглянул на меня, снова на Тони и, как бы защищаясь, прибавил: — Отличное средство. У меня его получают многие пациенты.
— Я врач-терапевт, — сказала Тони, — я знаю, что масса людей сидит на казорпе. Но не думаю, что это такой замечательный препарат, как говорят некоторые. У меня было много пациентов с побочными эффектами — понос, возбудимость, сухость во рту. Вы, конечно, видели недавнее сообщение: длительное употребление казорпа может внезапно вызвать сильную депрессию.
— Результаты этой проверки абсолютно неубедительны.
— Да, но… моя сестра не слишком любила подчиняться. Вы уверены, что она регулярно принимала лекарства?
— Она говорила, что принимает, и у меня были основания ей верить. Но, конечно, за этим можно проследить только в больнице. Я могу предъявить вам даты моих назначений и дозировки, если хотите. Вы убедитесь, что все было в порядке. Я прописываю лечение взвешенно, а не раздаю рецепты направо и налево.
6
Twin Cities