— Ладно, — сказала мама, поднимаясь, — обойдусь без тебя. Пойдем, Тадао.
Она отняла у сына недоеденную моти.
— Пусть Тадао побудет со мной. Зачем он там, только мешать будет.
— В моем родном доме мой сын никому мешать не будет. Ты его тут еще простудишь, чего доброго.
— Ну, делай как знаешь, — ответил папа.
— Мама, мама умерла... — плачущим голосом проговорила мама. — Ну прошу тебя, пойдем вместе.
— Говорю же, на дежурстве я.
— Я понимаю, но...
— Тадао, — сказал папа, — оставайся со мной, на улице холодно.
— Не, я на зайцев охотиться пойду.
— Я же сказала, никаких зайцев. — Мама надела тэта и стала обувать Тадао. Папа, сидя на котацу, доедал лепешку. Мама с Тадао вышли из дома.
— Я потом приеду! — крикнул им вслед папа.
Мама вытерла припухшие глаза и ничего не ответила. Из трубы вылетел уголек и, дымясь, прожег в снегу глубокую ямку.
Мама и Тадао вернулись на улицу и направились к автобусной остановке. Мама подошла к витрине только что открывшегося кондитерского магазина и посмотрела на часы, потом — на автобусное расписание.
К крышам домов были приставлены длинные лестницы, и мужчины лопатами скидывали снег вниз. Поскрипывая гусеницами, неспешно проехала закончившая работу снегоуборочная машина. Тадао помахал рукой ей вслед.
Из-за полицейской будки показался окутанный паром автобус. Громко лязгали цепи, обмотанные вокруг его колес. Тадао потянул маму за рукав.
Она вышла на проезжую часть и подняла руку. Автобус остановился.
— Прошу, — сказал кондуктор. На лице у него была марлевая повязка, воротник пальто поднят.
Мама и Тадао быстро влезли в автобус. Не успели они занять места, как машина тронулась, и они чугь не упали. Других пассажиров в автобусе не было.
Тадао встал коленями на сиденье и стал глядеть в окно.
— Тадао, — позвала его мама.
— Чего?
Он смотрел, как сбрасывают снег с крыш.
— Ну чего тебе?
— Бабушка-то наша умерла...
Тадао мельком взглянул на маму и снова отвернулся к окну. Он попробовал писать пальцем на обледеневшем стекле.
— Ты что, не любишь бабушку? — спросила мама. — Не любишь?
— Я дедушку люблю, он хороший, — ответил Тадао.
— А бабушка?
— Обыкновенная.
Автобус выехал за город и, подпрыгивая на ухабах, не спеша двигался по шоссе, по обе стороны которого тянулись рисовые поля.
Мама сидела вся сжавшись и только иногда поднимала голову. Кондуктор украдкой поглядывал то на нее, то на безлюдные автобусные остановки.
— Вы докуда едете, оку-сан? — спросил водитель, посмотрев на маму в зеркальце.
Мама не сразу услышала и ответила, только когда он обратился к ней еще раз.
— Ну, туда еще как-нибудь доберемся, а вот дальше — кто его знает. Приедем, посмотрим, — сказал водитель.
— А нам дальше и не надо, — ответила мама.
Подошел кондуктор, цепляясь за поручни, проколол щипчиками билеты и сунул их маме, а она ему — деньги.
Тадао все смотрел в окно.
Рисовые поля кончились, теперь вдоль шоссе тянулись яблоневые сады. На столбах изгороди лежал снег, колючая проволока местами порвалась. Кое-где на голых ветках еще висели обледеневшие яблоки.
Автобус по дороге подобрал еще одного пассажира. Это была женщина, которая знала маму. Они начали разговаривать, мама иногда всхлипывала.
Машина въехала на длинный деревянный мост и вся запрыгала, заскакала. Тадао хотел посмотреть на воду, но излучину замело снегом, и самого потока не было видно.
Автобус шел почти целый час и наконец подъехал к деревне.
Тут мама и Тадао вышли. Снегу здесь было еще больше, чем в городе. Автобус поехал обратно, потому что дорога впереди не была расчищена.
Знакомая женщина поклонилась маме, взвалила на спину большущий узел и, пройдя под пожарной вышкой — деревянным помостом с лесенкой, — зашагала по тропинке через поле. Мама и Тадао пошли к деревне, до которой автобус немного не доехал.
Снег залезал в голенища сапог. Мама то и дело останавливалась и, опираясь на плечо Тадао, вытряхивала свои гэта.
Они взобрались на невысокий холм и свернули на дорожку, идущую вдоль речки.
Воды прибыло, она бежала быстро и бурлила, но на дне можно было разглядеть все камни. С берега свисали ветки кустов и стебли высохшей травы. На их концах застыли сосульки.
Тадао на ходу обломил одну такую ветку и, поглядев на маму, сунул ее в рот. Мама на него не смотрела. Он причмокивал языком, лед таял.
Дорожка стала уже. Меж рисовых полей стояли окруженные высокими деревьями дома под тростниковыми крышами.