Дедушка и Тадао спустились до опушки леса. На свежей вырубке они присели на пни. Сзади был лес, впереди тянулась открытая равнина.
Подперев щеку, Тадао смотрел вдаль. В самом низу змейкой вилась речка. Она разделялась на несколько протоков, и все они блестели на солнце.
Тадао сидел тихо, ждал, пока холодный пень под ним нагреется. Дедушка достал трубку и закурил.
— Сегодня больше всего поймали, — сказал Тадао.
— Ага, — согласился дедушка, взглянув на сетку, лежавшую у его ног.
— И всех — одним ударом!
— Чего?
— Убивал всех одним ударом.
Тадао потрогал топор, висевший у дедушки на плече.
— Да?
— Ну да. Ты их всегда раза по три бьешь.
— Неужели?
Дедушка посмотрел на Тадао.
— Конечно. Чего ты нахмурился?
— ...
— У тебя же целый день лицо было нормальное.
Дедушка выдохнул большой клуб дыма и стал смотреть вдаль. Выбил о ладонь трубку и бросил пепел на снег.
— Дедушка! — Тадао весь сжался и пригнулся к деду. — Заяц!
— Где? — тихонько спросил дедушка, замерев на месте.
— Сзади, сзади!
— Не двигайся.
Дедушка взялся рукой за топорище.
— Сюда спускается?
— Ага.
— Один?
— Один. Давай скорей, а то убежит!
— Пока вниз не спустится, не убежит. Спускаться они плохо умеют.
— Почему?
Тадао от возбуждения стало трудно дышать.
— Задние лапы у них длинные, мешают, — ответил дедушка. — Ну все, замолкни.
Тадао уставился на дедушкины руки, боясь моргнуть глазом. Лицо горело огнем. Он пытался услышать, как приближается заяц, но в ушах стучало. Во рту пересохло. Один разок из-под прикрытых век Тадао медленно перевел глаза за дедушкино плечо. Там, где только что никого не было, шевелился снег. Показались уши, розовые глазки, а потом и весь заяц.
Заяц встревоженно огляделся и продолжал спускаться по склону прямо перед ними.
Дедушка рывком вскочил на ноги. Тадао, чуть не упав, кинулся следом. Ему не было видно, куда побежал заяц. Дедушка, изогнувшись всем телом, прямо в снегоступах прыгнул вниз. Тадао остановился.
Заяц пронзительно завизжал. Дедушка забарахтался в снегу; поднялся и упал топор. Обычного глухого звука не было.
Тадао, переведя дух, увидел, как дедушка встает, держа в руках зайца и топор.
Истоптанная, изрытая снежная поверхность была забрызгана красным. Из рассеченной пополам головы зайца струйкой стекала кровь и капала на снег, который делался похожим на клубничное мороженое.
Дедушка вытер окровавленной рукой кровь со лба и улыбнулся.
— У тебя кровь, — сказал Тадао.
— Бог с ней, с кровью.
— А почему кровь?
— Да я ударил этой стороной, — показал дедушка на лезвие топора.
— Ошибся, да?
— Нет, не ошибся.
— Шкурка пропала.
— Плевать.
Дедушка вытер топор о снег. Сумка была полна, и он понес зайца в руке.
— Зачем ты его так убил? — спросил Тадао.
— Да ладно, одного-то ничего, — весело ответил дедушка. Они не спеша спускались вниз по холму.
— Когда кровь, зайца жалко.
— Ерунда. Ему все равно — он что так, что этак мертвый, — сказал дедушка, и лицо его вдруг стало очень серьезным. Тадао пошел впереди, чтобы не видеть, как из зайца капает кровь.
Обратно они возвращались короткой дорогой, вдоль поймы реки. Солнце начинало клониться к закату, на равнину от гор легла длинная тень. Похолодало.
Дедушка всю дорогу почти не открывал рта. Они перешли через длинный деревянный мост.
Середина моста так и осталась сломанной после прошлогоднего тайфуна. Тадао посмотрел на бежавший внизу поток, остановился и, вцепившись в перила, стал вглядываться в воду.
— Дедушка, — позвал он, не оборачиваясь. — Как ты думаешь, они еще там?
— Кто?
Дедушка подошел и тоже посмотрел на реку.
— Рыбы.
— Нет.
— Они вернутся, когда снег сойдет, да?
— Ага.
— Тогда снова будем ходить на рыбалку, правда?
— Угу, — ответил дедушка. — Будем ходить.
— Каждый год, вдвоем, да?
— Каждый год.
— Ага, и много-много лет.
— ...Да.
Тадао взглянул на зайца в дедушкиной руке. Кровь уже не капала.
Когда они перешли мост, Тадао понял, что ветерок дул только над рекой.
— Когда умирают, становятся холодными-холодными, да? — сказал он, трогая на ходу заднюю ногу зайца.
— Да, холодными.
— А почему?
— Потому что кровь останавливается. Дедушка смотрел куда-то вперед, вдаль.
— Когда умираешь, всему конец, — сказал он.
— Чему всему?
— А всему.