— Да кто-то из сосновцев забыл их. Мало ль заходят на огонек? — всплеснула баба.
— Да кто ж чужой закурит в избе, коль малое дите тут имеется? Окромя, как своему, никому чужому не дозволите, — запереживался дед. И, согнувшись пополам, вышел из избы.
У калитки он остановился. Оглядел дом. Федька наблюдал за ним с чердака. Старик, дождавшись первого прохожего — кузнеца, остановил его. Завел разговор:
— Твой Иван где ныне? Не узнал еще? А вот Федька Бобров вернулся. В доме своем прячется. С добра ль такое от своих отрешиться? Знамо, рыло в пуху, коль на люди не показывается. Видать, виноват, антихрист, что другие не воротились в дома.
— Ты его видел? — спросил кузнец старика.
— Самого — нет. Прячут его бабы. Да только концы со всех сторон лезут. Папироски позабыли спрятать. Так и остались на столе. Говорят, кто-то с сосновцев забыл. Да где там! У нас в деревне таких не продают. Мужики махру больше курят. Ребята — «Прибой». А тут — дорогие лежат. Длинней пальца. В коробке. А на ей — конь нарисован на горе. Таких у нас не бывало. Да и кто купил бы? Мы? Не-е! Что проще да подешевле! — закашлял дед.
— Федька на такие тоже на разорится. Он — скупой, гад. Как и Пелагея. Она б его за такие траты живьем бы сгрызла. А папироски мог кто хочешь забыть. К ним с района приезжали. Помнишь? Двое холеных. Все Пелагею спрашивали про ту, поселковую. Приходила ли она в гости, собирались ли они с Федькой ожениться? Верно, теперь под нее копают? Так вот, они могли забыть. Если б Федька воротился, давно бы мы прознали, что вживе он и в здравии, — не поверил кузнец и, отмахнувшись от деда, пошел своей дорогой.
Старик, покряхтев, домой поплелся, оглядываясь на дом Бобровых.
Федька, поняв оплошку, слез с чердака и, не предупредив своих, вскоре ушел в тайгу.
Он и предположить не мог, что старик-сосед, чей сын в числе других оклеветал Боброва, не успокоился. И пошел будоражить деревню: всех и каждого, кого встречал на пути.
К вечеру возле Федькиного дома все село собралось, подогретое любопытством одних и злобой других.
— Как это он живой воротился? Один со всех?!
— Запродал наших чекистам!
— Тащи его с избы! Пусть ответствует люду, где другие! Пошто их повязали, а ен на воле?
— Всех надо выволочь! Ишь, гадючье семя! Попрятались по углам! Из-за них все мужики загинули!
— Бей Бобров! — крикнул кто-то.
И толпа сосновцев ворвалась в дом, круша все на своем пути.
Пелагея с Катькой, занятые малышом и хозяйством, так и не поняли, что произошло, с чего сельчане озверели. А те, открыв дверь дома настежь, требовали Федьку.
— Да где ж мы его вам возьмем? Как увезли его, с тех пор не видели. Сами хотели бы узнать, где он, — пыталась остановить сосновцев Пелагея.
— Ты, Пашка, не бреши! Коль прячется, есть на то причина! — оттеснили ее с пути и пошли искать по комнатам, грохоча сапогами.
— Где мужик? — прихватили Катерину за косу чьи-то сильные, грубые руки. И, запрокинув голову на спину, дышал в лицо перегаром:
— Где спрятала его, сучье племя? А ну, выкладай!
Катька визжала от боли и страха. Глаза ее округлились, налились слезами.
— Не знаю! — хрипела она.
— Где Федька, сказывай! — подошел к Пелагее громоздкий Прохор, славившийся большой силой и малым умом.
— Нет его и не было! С чего взяли?!
Кто-то отвесил Катьке оплеуху за то, что руку укусила. Баба взвилась. Вырвалась, вцепилась в глаза ударившему. Коленом в пах поддела изо всех сил. Мужик взвыл от боли. С окровавленным лицом упал на пол, катаясь под ногами заведенных сосновцев. Его втаптывали в половицы.
— Она — сука, на мужиков руки поднимать вздумала! Бей ее! — заорали со всех сторон.
Катьку свалили на пол. Изорвав на ней одежду в клочья, били не щадя. Кто-то наступил ей на лицо сапогом. Второй ногой — на грудь. Баба орала не своим — звериным голосом. Пелагее, кинувшейся невестке на выручку, кулаком в висок двинули. Старуха и осела.
— Чердак надо проверить. Там он! Или в подвале! — перекрыл голоса старик-сосед.
— На кой проверять! Красного петуха пустить. Сам выскочит, вражина!
Толпа сосновцев, даже не оглянувшись на орущего испуганного Мишку, вывалила из дома, окружила его, облила бензином и подожгла со всех сторон.
Никто не выскочил, не просил помощи. И сосновцы, уже под утро, разошлись по домам, уверенные, что в огне сгорела вся семья.
На утро в деревню приехала милиция. Оглядев пожарище, узнали, кто был зачинщиком, кто поджег дом. Забрали старика, с ним двоих поджигателей и увезли с собою…
Всем остальным запретили покидать деревню. Но через неделю всех троих вернули в Сосновку.