— Где был-то так долго? — поинтересовалась с ходу мама.
— К Вике заходил, — честно ответил парень.
— Она что, заболела опять? — взволновалась мать.
— Нет. Просто до дома проводил. И с батей ее еще разговор был…
— О чем? Жениться что ли собрался? — насторожилась мама.
— Пока нет, — отрицательно мотнул головой Михаил. — А потом… Как знать…
— Не время сейчас, конечно, — задумчиво ответила мать. — Сам ведь знаешь, про что товарищ Пономаренко говорил… И в журналах тех писали, что нам всем раздавали. А ведь семья — это не только жить вместе. Это еще и дети…
«Ну да, что от секса дети рождаются — я знаю», — мысленно усмехнулся Михаил. Чай у него у самого были… Что только с ними теперь будет? Как его жена без него? А в этом мире… да, все правильно — не время сейчас. Недаром даже власти советовали «воздержаться от рождения детей» до того момента, пока не закончится климатический катаклизм. Тут и так сейчас всем трудно…
— Ну если и поженимся, то с детьми и подождать можно, — пожал плечами Михаил.
Ну да… Специальные «изделия» выпускают в Советском Союзе еще аж с тридцатых годов — так что ничего, обойдутся. Впрочем, сначала им надо хотя бы до конца разобраться в своих чувствах, а уж потом и пожениться можно будет.
На том разговор их и закончился… Закончив с ужином, Михаил завалился спать — и, уже привычно, отрубился едва коснувшись головой подушки. Как ни крути, устаешь за эти дни еще как… Так что оно тут и не до девушек как-то. Сублимация прямо, мать ее… Все силы на работу уходят.
Интерлюдия
Они сидели и разговаривали до самого вечера, лишь иногда отвлекаясь на то, чтобы подбросить топлива в печку… Квета вспоминала про жизнь до Катастрофы, про учебу, про родной дом и родителей и брата, про то, что любила раньше… А Василий по просьбе девушки рассказывал про Советский Союз — и почему-то вспоминать хотелось лишь про хорошее… Например, вспоминать забавные истории из своей жизни, над которыми девушка весело смеялась. И совершенно не хотелось вспоминать про их «интеллигентскую тусовку» или про работу в эмигрантской газете. Не хотелось, но все же признался и в этом — не хотелось оставлять недоговоренностей.
Откровенно говоря, сейчас Василий понимал, что во многом его жизнь сложилась так случайно… Родившись в пролетарской семье, он с детства не имел ничего против советской власти. Вместе со всеми товарищами клялся бороться за дело Ленина-Сталина, ходил на демонстрации, был пионером и комсомольцем. Потом отучился в техникуме, три года отслужил в армии — не в ОСНАЗе и даже не в десанте, а всего лишь простым танкистом, механиком-водителем. После армии пошел работать репортером в газету — и там-то, во многом волей случая, и попал в ту самую «тусовку», где крутилась «творческая интеллигенция» и где ему начали вовсю лить в уши на счет того, как их не ценит Советская власть и что «они достойны лучшего». На своих встречах они частенько ругали советскую власть и лично товарища Пономаренко. И, незаметно для самого себя, Василий Василич тоже превратился в антисоветчика — вместо с остальными горланил на счет того, как же плохо живется при социализме, топил за «общечеловеческие ценности» и абстрактную «свободу» для творческих личностей, вовсю ругал власть… «Накрыли» их лавочку после того, как кто-то из них в пьяном угаре предложил тост за то, чтобы «сдохла эта лысая сука», имея в виду товарища Пономаренко. Ну а кто-то слишком трусливый после этого поспешил написать донос.
Тогда-то все и закончилось… Будь дело в 30-е годы — и, скорее всего, все они отъехали бы в лагеря. Но сейчас все же времена были немного другими — ему о том фактически напрямую сказал капитан госбезопасности: «Нам не нужны „мученики за идею“, а то ведь люди у нас многие жалостливые… Не понимают, какая вы сволочь! Хотели „свободы и демократии“? Получайте!» В лагеря отправился в итоге лишь тот, кто выдвигал тот тост. Всех остальных после скорого суда посадили в самолет и выслали из страны, с лишением советского гражданства и почти без гроша в кармане. Так и началась его эмигрантская жизнь…
— Не ждал я, что мой сын таким говнюком вырастет! — вспоминались ему последние слова бати. — Ты ж, сука, сам из пролетариев!
Но сейчас Василий больше думал не о прошлом, а о нынешнем… И появившаяся у него мысль оказалась откровенно новой и необычной, о чем он прежде никогда и не задумывался. И мысль эта была о вот этой вот самой девушке, что сейчас сидела перед ним. Да, она ему понравилась буквально сразу, но сейчас речь была даже не про это. Он думал совсем о другом. Что он помог ей с теми неграми — это было правильно, так поступил бы любой нормальный мужик. А себя Василий считал таковым. Но дальше… Правильно ли он поступил, что пустил ее к себе домой? Да, ему искренне хотелось помочь симпатичной девчонке. Но… Если еще там, внизу, он мог сказать, что вот помог я тебе — и все, дальше сама, но уже здесь он такого права лишился. Сейчас, пустив ее к себе, он уже просто не имел права так поступить! Своим поступком Василий взял на себя ответственность за ее жизнь, за то, что все с ней будет хорошо. Он дал ей надежду — и теперь не имеет права обмануть, не оправдать ее. И осознавать это было очень непривычно…