– Сержант сказал, так, мол, и так, – продолжал он, жестикулируя, – два места у стенки камеры предусмотрены для меня и моего немецкого товарища, и точка.
Все посмотрели на меня с изумлением и раздражением.
Не без стыда я кивнул, а Шнойс, глазом не моргнув, продолжал свое:
– Не верите? Можете хоть сейчас сами спросить у него. Постучите в окошко, и он придет.
Наглая ложь возымела действие. Никто и не подумал лишний раз нарываться на гнев сержанта. Еще бы! Стучать на ночь глядя в дверь камеры! Видимо, раз этот старик утверждает, все так и есть. Так что двое из вновь прибывших, скрючившись, заползли под нары, а остальные улеглись вплотную друг к другу. Это была настоящая пытка – приходилось все время лежать на одном боку и вытянув ноги. На другой бок можно было перевернуться лишь всем вместе. Но была зима, похолодало так, что сон на голом цементном полу в плохо отапливаемой камере тоже особого удовольствия не представлял.
На следующее утро, после того как хлеб был съеден, а подслащенный кипяток выпит, настроение у всех все же улучшилось. Мы стали знакомиться. Первым поведал о себе пожилой лесничий из приграничного района Маньчжурии. Мужчина был низкорослым, коренастым, лицо в глубоких морщинах и седой как лунь. На вид ему было за шестьдесят. Он жил вблизи границы с СССР и жил собиранием ягод, грибов, кореньев в приграничных лесах. Русские схватили его в ходе своего наступления и обвинили в том, что лесничий якобы состоял на службе в японской военной полиции и занимался шпионажем. После непродолжительного разбирательства его приговорили к 15 годам принудительных работ и направили в Канский лагерь (центр Сибири). Он решил опротестовать приговор – и опротестовал. Теперь его доставили сюда и таскали на допросы. От него мы впервые услышали об условиях в штрафном лагере.
Как там со снабжением? Ну, снабжение куда лучше, чем здесь. По утрам чай, настоящий, а не кипяток. В полдень суп и каша, вечером тоже густой суп. И каждый день здоровый кусок соленой или сушеной рыбы. Кроме того, сахар – в два раза больше, чем здесь. Работающим положен добавочный паек – иногда даже суп или каша. Потом он показал нам отличное обмундирование – ватные штаны и телогрейку. И еще полагалась шапка с ватной подкладкой. Мы сгорали от зависти. А я продемонстрировал легкий летний костюмчик, в котором щеголял до сих пор.
Работать обязаны были все, кто хоть частично работоспособен. Но и труд был не из легких. Лесоповал на ледяном холоде. Его признали инвалидом, и в лагере ему была доверена работа полегче, официально называемая «занятием». Так что дополнительные пайки бывший лесничий не получал.
Пока он темпераментно излагал свою историю, я стал присматриваться к сидевшему рядом со мной мужчине, лицо которого показалось мне знакомым. Но я не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах мы встречались. А он стал скручивать цигарку из махорки.
– Мы ведь знакомы, да? Вы не из Дайрена? – спросил я.
– Да, из Дайрена. И нам там приходилось часто встречаться. Моя фамилия Гаврилов.
– Гаврилов?
Что-то в моей памяти стало проясняться. Я еще раз присмотрелся к нему. Он с улыбкой кивнул и внезапно на безукоризненном английском продолжил:
– Я хозяин ресторана «Гаврилов», и я хорошо вас знаю. Вы часто заходили к нам.
И тут я все вспомнил. Он был хозяином ресторанчика, где подавали лучшие в Дайрене куриный суп по-кавказски и шашлык. И я на самом деле нередко с семьей заглядывал туда.
– Вы знали мою жену? – спросил я.
– Разумеется, я отлично помню и вашу жену. Она с вами тоже часто приходила. Я всего три недели назад видел ее и разговаривал с ней.
– Как вы могли видеть ее?
Меня охватило жуткое волнение. С тех пор как японский полицейский сказал мне, что видел мою жену в Дайрене в тюрьме, я неописуемо страдал за судьбу своей семьи. Может, я здесь нащупаю ее след?
– Где вы ее видели? – еле сдерживаясь, спросил я.
Он чуть удивленно посмотрел на меня.
– В Дайрене, разумеется. На улице.
– Этого не может быть! – растерянно пробормотал я.
– Это на самом деле было! – Тут Гаврилов даже смущенно улыбнулся. – Уж поверьте мне. Мы с ней довольно долго разговаривали. Они сейчас с детьми живут в католической миссии.
Все вокруг закружилось. Я чувствовал, что сердце мое вот-вот выскочит из груди. Я не сразу смог ему ответить. Необходимо было прийти в себя.
Гаврилов продолжал с удивлением смотреть на меня. Он понятия не имел, что происходило в это мгновение у меня в душе. Я никак не мог осмыслить только что услышанное и заставил Гаврилова поклясться, что он на самом деле видел мою жену и разговаривал с ней.