Словом, при всей своей недалекости Танины московские сверстницы оказываются очень симпатичными.
Хуже - с юношами:
Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят.
В этих строках насмешливость интонации лишена добродушного оттенка, свойственного отношению к младым грациям. Чопорная толпа молодых чиновных людей, ничего не понявших в Татьяне, рисуется, как часть пустого света. Несмотря на юный возраст они относятся уже к тем, у кого «не вспыхнет мысли в целы сутки, // Хоть невзначай, хоть наобум; // Не улыбнется томный ум, // Не дрогнет сердце, // хоть для шутки»...
Следующий краткий эпизод может толковаться двояко:
Один какой-то шут печальный
Ее находит идеальной
И, прислонившись у дверей,
Элегию готовит ей...
Мне представлялось, на первых порах, что Пушкин, сам относящийся к Татьяне, как к идеалу, неприязненно смотрит на то, что в роли его «единомышленника» выступает «какой-то шут»: никакое шутовство, пусть с самыми добрыми намерениями, не должно касаться истинного идеала. Потому в интонации этих строк слышалась довольно жестокая насмешка.
Но, возможно, мною был неоценен эпитет «печальный», возвышающий «шута» до степени поэта, который тут же, не скрываясь от насмешек толпы, «прислонившись у дверей», принимается за сочинение элегии. Ассоциативно, на мгновение может возникнуть обаятельно-незащищенная тень Вильгельма Кюхельбекера... Соблазнительно склониться к подобному толкованию. Но нельзя не заметить, что «шутом печальным» назвать поэта может скорее «светская толпа», чем автор «Евгения Онегина» (ср. в VIII гл. «...Несносно, согласитесь в том, // Между людей благоразумных // Прослыть... печальным сумасбродом»; в I главе «Египетских ночей» Чарский - «сочинитель»). Для Пушкина, несмотря на известные разногласия, Кюхельбекер - «брат родной по музе, по судьбам»...
Так или иначе, но человек, «прислонившийся у дверей», проникся прелестью Татьяны, и мы не можем не отметить этого.
Зато не вызывают никаких сомнений следующие строчки:
...У скучной тетки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел.
И, близ него ее заметя,
О ней, поправя свой парик,
Осведомляется старик.
Вяземский-то сразу безошибочно «проникся» Татьяной. И по-видимому, мы уже так высоко настроены на «душу» героини, что воспринимаем того, кто может «занять» эту душу, как человека выдающегося. Обаяние Вяземского подчеркивается ироническим переходом: даже у типичного светского «старика» всякий, к кому подсаживается князь Вяземский, вызывает определенный интерес.
Никакого внимания не привлекает Татьяна в театре, где, как мы знаем из I главы, сначала «лорнет наводят на ложи незнакомых дам», а потом уже в рассеянье взглядывают на сцену. Здесь
...Не обратились на нее
Ни дам ревнивые лорнеты,
Ни трубки модных знатоков
Из лож и кресельных рядов.
И ни «дамы», ни «модные знатоки» в свою очередь не вызывают никакого интереса у автора: все та же, на старый образец, толпа с устарелым ординарным вкусом.
Наконец, «ее привозят и в Собранье» - «на ярманку невест», к главной цели всего длинного путешествия. И здесь-то появляется человек, который не просто разглядел Татьяну, но и сыграл в ее жизни решающую роль: князь N - будущий муж героини. Ревнивое чувство, которое возникает по отношению к нему у читателя, не должно помешать нам соблюсти меру справедливости. Установленный Пушкиным оценочный критерий и в этом случае не теряет силу. Князь полюбил Татьяну с первого взгляда, в обстановке, невыгодной для нее, когда «...между двух теток, у колонны, // Не замечаема никем, // Татьяна смотрит и не видит»... Ее бедность, незнатность, провинциальность не могут остановить его. Он угадывает в ней ту красоту, какую удалось угадать Пушкину да Вяземскому! (Кстати, «важный генерал» вовсе не так стар: если они с Онегиным «вспоминают проказы, шутки прежних лет», то разница между ними в возрасте не может составлять более чем 10 - 15 лет. Впечатление «старости», по-видимому, возникает у многих под сбивающим влиянием оперной сцены.) Словом, князь N - человек во всех отношениях достойный...
Итак, бледноликая красавица с темными печальными очами, вывезенная из глуши степных селений, остается почти незамеченной в большом свете до тех пор, пока не предстает перед ним в новом для себя и доступном для светского восприятия облике.
Перейдем к петербугской части поэмы (VIII глава) и сразу полностью процитируем три строфы, в которых сконцентрирован портрет новой Татьяны.
XIV
Но вот толпа заколебалась,
По зале шопот пробежал...
К хозяйке дама приближалась,
За нею важный генерал.
Она была не тороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей...
Все тихо, просто было в ней,
Она казалась верный снимок
Du comme il faut (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести).
XV
К ней дамы подвигались ближе;
Старушки улыбались ей;
Мужчины кланялися ниже,
Ловили взор ее очей;
Девицы проходили тише
Пред ней по зале, и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
Никто б не мог ее прекрасной
Назвать; но с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar (Не могу...
XVI
Люблю я очень это слово,
Но не могу перевести;
Оно у нас покамест ново,
И вряд ли быть ему в чести.
Оно б годилось в эпиграмме...)
Но обращаюсь к нашей даме.
Беспечной прелестью мила,
Она сидела у стола