Пушкин и Онегин - друзья и ровесники - воспитывались в то время и в том кругу, когда и где владеть искусством беседы считалось столь же обязательным, как, например, знать французский язык. Разумеется, не все одинаково умели вести беседу, как не все одинаково хорошо говорили по-французски. Пушкин был собеседником, речь которого сочетала в себе глубину суждения с блистательной и точной формой выражения.
Заметьте, он с самого начала устанавливает тон дружеской беседы с читателем, откровенно обнажая авторский прием. Уже во второй строфе говорится:
...Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель!
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.
Отношения с читателем возникают «накоротке», так сказать, на равных. Любой из вас, как бы говорит автор, прекрасно знает место действия, среду, обычаи, в которых протекает мое повествование, любой из вас может по достоинству оценить правдивость, достоверность моего рассказа. Этот тон доверительности, тон равноправной душевной причастности к судьбам героев сохраняется на протяжении всего романа - в его лирических, смешных и трагических эпизодах - до самого конца:
Кто б ни был ты, о мой читатель,
Друг, недруг, я хочу с тобой
Расстаться нынче, как приятель...
Эти прямые контакты с читателем, - продолжал Сергей Васильевич, - служат своеобразным компасом для исполнителя. Тональность доверительной беседы с людьми, знающими предмет, способными легко понять всякое новое наблюдение автора, каждый его намек, - такая тональность должна стать главной в долгом повествовании.
Знаете, какими подтекстами вы, исполнитель «Онегина», должны постоянно пользоваться? «Как вы знаете, мои слушатели», «Как вы понимаете», «Как вы сами поступали», «Как очевидно...» и т. д.
Этот прием, вытекающий из тона пушкинской беседы, - единственное, между прочим, что может спвсти исполнителя от гибели под грузом огромного словесного материала. Ведь указанные и подобные им подтексты в огромной степени снимают «тяжесть», делают каждую фразу легкой, не уничтожая ее музыкальности, красоты звучания.
Например, вы очень перегружаете описание будничного обеда Онегина, превращая его в исключительное событие. В результате много лишних ударений, ненужной раскраски. Между тем как бы ни был роскошен, с нашей точки зрения, онегинский обед, для него самого, как и для окружающих его приятелей, это каждодневный быт. Поэтому, когда «недремлющий брегет... прозвонит ему обед», нужно снова вооружиться подтекстом «как обычно», «как всегда» или чем-то в этом роде и на это положить текст:
...К Talon2 помчался: он уверен
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток:
Пред ним (обязательный!) roast-beef окровавленный
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет...
Это, пожалуй, единственное роскошное блюдо, которое можно выделить. Недаром Пушкин именно «трюфли Яра» поминает холодной телятиной в своих «Дорожных жалобах». Все остальное опять ординарно:
И Страсбурга пирог нетленный
(Хотя, может быть, и надоевший)
Меж сыром лимбургским живым
(но вполне привычным)
И (обыкновенным) ананасом золотым.
Не забудьте, кстати, что все эти роскошества прискучили Онегину за несколько лет настолько, что он с радостью бежит от них в деревню, так же как от «...улиц... дворцов... карт, балов... стихов». Так вот прежде всего необходимо научиться легко беседовать стихами, какое бы музыкальное богатство ни было в них заключено».
К разговору об этой основной рабочей позиции Сергей Васильевич возвращался постоянно, потому что при всей ее кажущейся простоте она оказывается едва ли не самой трудной при чтении «Онегина».
Затем мы обратились к обсуждению главной цели всей нашей работы, к тому, ради чего должен звучать сегодня роман Пушкина. Ту современную человеческую интонацию, которая почувствовалась на студенческом экзамене, нужно было теперь осознать и сформулировать так, чтобы она стала активным импульсом для всего исполнения. Короче говоря, нужно было определить идею композиции. Сложность заключалась в том, что композиции еще не было: отбор материала для нее зависел от определенной точки зрения (о чтении романа целиком тогда не могло быть речи).
Многоплановость и многообразие «Онегина», как обычно в таких случаях, затрудняет формулировку идеи, поскольку охватывает, строго говоря, жизнь в ее всесторонних проявлениях. Лучше всего при такой ситуации бывает, если в самом тексте обнаруживается слово или фраза, рассказывающая в общих чертах главное направление мысли автора, той мысли, которая не дает произведению застыть на музейном уровне, снова и снова оживая в каждом поколении. Нам удалось найти слова, ставшие и остающиеся для меня до сих пор внутренним эпиграфом всей работы.
Этот своеобразный эпиграф встречается в тексте дважды, почти буквально повторяясь. В первой главе:
...С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений...
И в последней:
...В тоске безумных сожалений
К ее ногам упал Евгений...
Оба раза подчеркнутые слова относятся, как это видно, к главному герою, именем которого называется роман.
У этих сожалений емкое содержание. Еще до встречи с Татьяной «убил он восемь лет, утратив жизни лучший цвет», не нашел удовлетворения ни в женщинах, ни в книгах, ни в попытке писать. Встретив Татьяну, не разглядел возможность счастья. Убил на поединке друга, которого любил. В путешествиях не нашел ни вольности, ни покоя. В запоздалой любви обрел наибольшее несчастье...
К Татьяне сожаления относятся в не меньшей степени; слова «а счастье было так возможно, так близко» - не что иное, как те же «безумные сожаления».
Наконец, эти слова определяют читательское отношение к центральным событиям романа, к главным героям - красивым, умным, молодым людям, у которых так несчастливо складываются судьбы. К тому же «безумные сожаления», которые мучают нас в связи с трагической судьбою Ленского, ассоциируются с гибелью самого Пушкина: после стихов Лермонтова «Смерть поэта» такая ассоциация почти неизбежна.
Не эти ли разнообразные сожаления, охватывающие многие стороны личной и общественной жизни, - одна из причин того, что роман остается современным и для наших дней?
«Энциклопедия русской жизни», в той ее части, которая ка- сается общественного и бытового уклада, давно принадлежит истории. Но разве при новых социальных отношениях, без жестоких классовых различий, без уродливых условностей, тяготевших над пушкинскими героями, не продолжают мучить нас заботы о бесцельно упущенном времени, о неразделенной любви, об ошибках в дружбе?..