Но вот гаснет свет, и Михаил Богданович вообще перестает ощущать свое тело. Мгновенно замирает и Юрий с Антоном. Глухо рокочет оркестр. Все вокруг напряженно, настороженно. Почти в абсолютной тьме вспыхивает наконец лучик прожектора. Высоко-высоко, почти под самым куполом, выхватывает он из темноты ослепительно белую фигуру девушки. Несколько мгновений она стоит неподвижно, кажется даже, что парит в воздухе. Раскачавшись затем на трапеции, она плавно летит в тем. ноту, сопровождаемая все тем же лучиком, освещающим лишь ее фигуру. И когда полет ее начинает захватывать дух, ибо кажется, будто она миновала уже пределы воздушного пространства над манежем, из темноты неожиданно появляется плавно несущаяся ей навстречу такая же белая фкгура юноши, висящего головой вниз.
А когда руки их встречаются, вспыхивает яркий свет, и все видят, что юношу держит еще один гимнаст, зацепившийся ногами за качающуюся ловиторку.
Цирк разражается шумными аплодисментами.
— Ну, узнаешь ты их теперь? — счастливо улыбаясь, толкает внука в бок Михаил Богданович.
Освещенная ярким светом, Маша кажется Илье совсем другой, не похожей на ту, которую видел он у абстракционистов. С нескрываемым восхищением рассматривает он теперь ее стройное, сильное тело, гордо поднятую голову. Его поражает удивительная точность всех ее движений. И никакой игры и позы. Все естественно и непринужденно, будто и не требуется для этого ни малейших усилий и ежедневных тренировок.
Илья хорошо знает от деда и матери, как важно быть артистичным гимнасту. Особенно воздушному, обозреваемому со всех сторон и не имеющему возможности скрыть от публики ни малейшего изъяна своей фигуры или осанки. Известно ему и то, каких усилий стоит режиссерам придать гимнастам артистичность или, как они говорят, пластическую выразительность. Но он почти не сомневается теперь, что у Маши все это врожденное. Такой непосредственности, такому чувству ритма, как у нее, не научишься ни в каком училище, с этим нужно родиться.
А Михаил Богданович погружен в свои мысли. Хорошо зная всю сложность групповых полетов, требующую необычайно острого чувства взаимодействия с партнером, он с удовольствием отмечает теперь ту, не хватавшую раньше Зарницыным, слаженность в работе, при которой только и возможен переход от гимнастического упражнения к художественному зрелищу.
"Значит, я пронял их вчера, — радостно думает Михаил Богданович, — расшевелил, задел за живое…"
— Ты посмотри на старшего, Илюша, — шепчет он внуку. — На Сергея. Он у них ловитор. И если тебе кажется, что он не такой хороший гимнаст, как Маша или Алеша, то ты ошибаешься. Он, правда, почти не летает, но на нем, как и вообще на хорошем ловиторе, держится вся воздушная группа. Это ведь на его обязанности — исправлять все ошибки полетчиков-вольтижеров. Если они рано уходят с трапеции, ему нужно чуть-чуть задержаться. Если опаздывают — надо поторопиться, чтобы оказаться рядом в нужный момент.
Илья и сам видит, как точен и ловок Сергей. И ему понятно, что это именно он создает в номере Зарницыных атмосферу той уверенности, которая позволяет им чувствовать себя в воздухе так. непринужденно. Брат и сестра, конечно, не только привыкли к нему, но и безгранично ему доверяют. И делает он все легко, изящно, почти интуитивно. Но для того, чтобы чувствовать себя так уверенно и, пожалуй, даже уютно, ему приходится, конечно, не один час ежедневно тренироваться, повиснув на подколенниках в жесткой конструкции ловиторки.
А Илья все смотрит на Машу и думает: "Видит она нас оттуда, почти из поднебесья, или не видит?.."
Будто угадав его мысли, Антон шепчет:
— Уверен, что она не только нас не замечает, но и вообще никого из зрителей. Для нее даже купола цирка, пожалуй, не существует. А видит она, наверно, только поверхность планеты, как птица, которая взлетела особенно высоко.
— И вы говорите, что Зарницыны стали бы еще совершеннее, — поворачивается Илья к Антону, — если бы работали в ослабленном поле тяготения?
— Они стали бы настоящими птицами, — убежденно заявляет Антон.
Хотя Илья уверен, что отец не очень задумывается над его экспериментом, на самом деле Андрей Петрович размышляет теперь об этом постоянно. Мало того: он даже пытается производить кое-какие расчеты. Но все пока безуспешно. Обнаруженный Ильей эффект он все еще не решается считать антигравитационным, ибо ничего бесспорного не известно пока и о самой гравитации. По утверждению теории относительности Эйнштейна, всякое ускоренно движущееся. тело испускает гравитационные волны. И Илья прав, предполагая, что мир вокруг нас заполнен ими. Из этого, однако, вовсе не следует, что современная техника в состоянии их обнаружить.
Весьма вероятно, что у них просто нет приборов, способных принять или преобразовать гравитационные колебания в механические или электромагнитные. Экспериментируя в этой области, Илья мог, конечно, не только обнаружить, но и воспроизвести гравитационные волны. И, как это ни сложно, в принципе все же вероятно. И не это смущает теперь Андрея Петровича. Тревожит его потенциал полученного эффекта, противоречащий воем математическим расчетам.
Силы гравитации, воспроизведенные любым искусственным генератором, должны быть ничтожными, так же как и явления антигравитации. Во всяком случае, они не могут заметно сказываться на весе земных тел. Закон притяжения и отталкивания между заряженными частицами подобен ведь закону всемирного тяготения.
Механизм этих электрических взаимодействий изучен теперь достаточно хорошо. Считается, что осуществляется он в результате обмена фотонами. Скорость этого обмена чрезвычайно велика, ибо каждый протон испускает и принимает один фотон в миллионную долю миллисекунды.
Андрею Петровичу известно также, что существует гипотеза, по которой допускается существование частиц, которыми обмениваются и массы физических тел. Частицы эти названы гравитонами. Из математических расчетов следует, что каждый протон и каждый нейтрон испускают по одному гравитону через такое количество лет, цифру которого Андрей Петрович затруднился бы произнести. Ее можно лишь написать, ибо "она составляет единицу с пятьюдесятью тремя нулями. Это во много раз превосходит возраст нашего участка Вселенной, равный примерно десяти миллиардам лет, или единице с десятью нолями. Естественно, что взаимодействие между массами тел при таком соотношении совершенно ничтожно.
Илья еще очень молодой физик, но и он, конечно, хорошо знает все это, однако упрямо верит, что получил именно антигравитационный эффект. Похоже даже, что он просто загипнотизирован самим фактом возникновения этого эффекта и не хочет видеть вопиющего противоречия его гипотезы с существующей теорией гравитации…
Но чем больше думает об этом Андрей Петрович, тем чаще возникают у него сомнения. А что, если антигравитация, впервые полученная в лабораторном эксперименте, проявляется силынее, чем гравитация? Что, если в эксперименте Ильи происходит аннигиляция гравитонов и антигравитоиов, подобная аннигиляции частиц и античастиц, вызывающей выделение колоссальной энергии?
Эта мысль не дает ему теперь покоя. Он решается даже посоветоваться со своим шефом, академиком Аркатовым, и едет к нему.
Внимательно выслушай Андрея Петровича, академик довольно долго не произносит ни слова. Лишь походив некоторое время по своему просторному кабинету, он заключает наконец:
— Все это, дорогой мой доктор, чертовски любопытно! Может быть, даже это и не аннигиляция гравитонов и антигравитонов, а какое-то другое, совершенно неизвестное нам явление. Во всяком случае, этим следует заняться и непременно повторить эксперимент на более совершенной установке.