Это ощущение движения передано с такой экспрессией, что некоторое время просто не видишь ничего, кроме напряженного тела гимнастки. Лишь потом, будто совершив вместе с нею стремительный кач на трапеции, переводишь наконец взгляд на ее лицо. Оно обращено кудато в сторону невидимого партнера, а скорее всего, лишь на его руки, несущиеся ей навстречу где-то уже за пределами картины.
Лицо Маши напряженно и сосредоточенно, так же как и все тело.
Некоторое время гости Елецкого стоят молча, и Юрий, видимо не очень довольный своей работой, тщетно пытается угадать по выражению их лиц, какое впечатление она на них произвела.
— Нет, это совсем не такой портрет, каким я его себе представлял, — задумчиво произносит наконец Алеша. — Да, конечно, тут изображена моя сестра, но я вижу не ее, а прежде всего полет. Настоящий воздушный полет в настоящем цирке!
— Я так и напрягся весь, инстинктивно входя в ритм Машиного кача, чтобы вовремя поймать ее, как только она оторвется от трапеции, — взволнованно добавляет Сергей.
А Маша, видимо неожиданно даже для самой себя, порывисто оборачивается к Юрию, обнимает его и звонко целует в щеку.
— О господи! Что вы с ним делаете, Маша! — комически восклицает Антон Мушкин, бросаясь к Елецкому и поддерживая его так, будто тот вот-вот грохнется наземь. — Далеко ли в такой ситуации до инфаркта?
Неизвестно, что сказал бы и сделал после этого совершенно ошалевший от счастья Юрий, если бы не звонок. Мгновенно сообразив, что это для него лучший выход из положения, Елецкий стремительно бросается к дверям. А спустя несколько секунд из прихожей слышится баритон Михаила Богдановича:
— Ну конечно же мы опоздали!
Маша, с любопытством выглянув из Юриной комнаты, видит кроме Анатолия Георгиевича еще и Михаила Богдановича с Ириной Михайловной. И ей очень хочется, чтобы с ними был еще и Илья.
— А Илью Андреевича что же вы не пригласили? — будто угадав ее мысли, спрашивает Алеша.
— Где там! — машет рукой Михаил Богданович. — Он теперь дни и ночи торчит на манеже нового здания цирка. Аппаратуру свою устанавливает.
Потом они тоже проходят в комнату Юры и молча смотрят на его картину. Ирина Михайловна восхищенно восклицает:
— Просто удивительно, Юра, как вы смогли передать столь зримое ощущение полета! Вы же никогда не были не только на трапеции, но и на отходном мостике.
— А ему и не надо быть ни на каком мостике, — убежденно говорит Антон Мушкин. — Он всегда там, где Маша, значит, и под куполом цирка тоже.
— Да, это очень серьезная работа, — задумчиво кивает головой Анатолий Георгиевич. — Очень!..
Михаил Богданович молча жмет Юрину руку.
— Теперь он совсем онемеет, — смеется Антон. — А нам нужно о многом поговорить. Готовы ли вы выслушать нашу идею о цирковой премьере, Анатолий Георгиевич?
— Специально за этим и приехали, — отвечает за Анатолия Георгиевича Михаил Богданович. — Кто же из вас изложит нам ее? Юра, значит, временно выбывает из строя?
— Нет, Юра не выбывает, — решительно заявляет Мушкин. Он не имеет права выбыть. Это в общем-то его идея, ему ее и докладывать.
— Тогда прошу к столу, — смущенно улыбаясь, произносит Елецкий. — Я вам чаю сейчас…
— К черту чай! — перебивает его Антон. — Если идея будет одобрена, организуем что-нибудь посерьезнее. Прошу всех сесть. Тебе слово, Юрий.
Зарницыны устраиваются на диване, остальные садятся за стол. Юрий, заметно нервничая, прохаживается по комнате.
— Конечно, я не такой уж большой знаток цирка… — не очень уверенно начинает он.
Но его снова перебивает, нетерпеливый Антон:
— О том, какой ты знаток, будет видно из последующего. Не трать зря время на это.
— А вы не сбивайте его, — хмурится Маша.
Юрий благодарно ей улыбается и сразу становится спокойнее.
— Ну, в общем идея такова: создать представление под девизом "В созвездии Трапеции". Такого созвездия, кажется, нет на небе…
— Ну и что ж, что нет? — перебивает его Мушкин. — Зато оно появилось под куполом цирка с тех пор, как возникло цирковое искусство. Не случайно ведь фигура гимнаста на трапеции стала символом многих цирков мира.
— Так вот, — продолжает Юрий, — под этим названием и хотели бы мы показать отдельные этапы развития цирка вплоть до наших дней… А так же и его будущее. Пожалуй, даже главным образом его ближайшее будущее.
Прервав свою речь, он торопливо перебирает альбомы, разложенные на столе. А Анатолий Георгиевич, прослушав это вступление, уже почти не верит в успех замысла молодых художников. Он представляется ему унылым обозрением, лишенным сюжета и стройности.
— Я набросал тут кое-что, — протягивает ему один из альбомов Елецкий. — На первом эскизе странствующий балаган с убогим осликом, шарманщик и два юных гимнаста. За их выступлением внимательно наблюдает антрепренер. Ему явно нравится их работа. Он берет их в труппу большого цирка.
— А вот и большой цирк, — перевертывает Юрий следующую страницу альбома. — Тут укротители, наездники, клоуны, акробаты. Все это в быстром темпе должно мелькать на манеже. А по куполу круговая кинопанорама, изображающая публику тех лет… Переверните еще одну страничку, там есть наброски всего этого. А потом типичный для буржуазных цирков смертный номер.
Юрий торопливо листает свой альбом и снова протягивает его Анатолию Георгиевичу.
— Этот смертный номер, — продолжает он, — исполняют уже знакомые нам бродячие гимнасты. Они работают под куполом цирка без сетки. В стереофонических динамиках должна звучать при этом музыка, похожая на реквием… Труднейшие номера! Может быть, тройное сальто-мортале или два с половиной с пируэтом, исполнявшееся когда-то мексиканскими гимнастами Кадонас в кинофильме «Варьете». А потом падение, катастрофа… Рев толпы в динамиках… Полицейские свистки…
Теперь Анатолий Георгиевич уже представляет себе, какое захватывающее повествование могут составить эти разрозненные сценки. Какими звуковыми и световыми эффектами можно их оформить, какими деталями обогатить.
— А потом пламя революции, — не вытерпев, продолжает за Елецкого Антон Мушкин. — Фрагменты из цирковых пантомим тех лет: "За красный Петроград", «Махновщина», воссоздание образов знаменитых цирковых артистов: Дуровых, Лазаренко, Труцци, Эйжена, Бим-Бомов… И не обязательно все на манеже. Многое можно снять на пленку и демонстрировать на куполе цирка. Осуществление антигравитационного эффекта Ильи Андреевича даст нам возможность освободить его от значительной части подвесной аппаратуры и превратить в огромный экран. А сочетать действие на манеже с демонстрацией кинопленки можно по принципу чехословацкой "Латерны магики".
Все это время Анатолий Георгиевич, сосредоточенно листавший альбом Елецкого и казавшийся равнодушным ко всему тому, что говорили молодые энтузиасты, встает вдруг с дивана и решительно произносит:
— Стоп! Вы меня убедили! И даже не столько вашими речами, сколько рисунками Юры. Тут есть за что ухватиться. Особенно в разделе "Цирк будущего". В нем есть, однако, очень уязвимое звено — зависимость всего аттракциона от осуществления эффекта антигравитации. А что, если он почему-либо не осуществится?
Анатолий Георгиевич вопросительно смотрит на Елецкого и Мушкина, будто от них зависит осуществление этого эффекта.
Отвечает ему Маша:
— Он осуществится, Анатолий Георгиевич!
Маша произносит это с такой убежденностью, что не только главный режиссер, но и братья ее невольно улыбаются.
— Ну что же, если так, то я буду только рад этому, — заключает Анатолий Георгиевич.
Накануне Нового года у Ирины Михайловны возникает идея пригласить к себе Анатолия Георгиевича, Зарницыных, Елецкого и Мушкина. Ни Андрей Петрович, ни Илья ничего не имеют против этого. А Михаил Богданович просто в восторге от такого замысла.