Потом он поворачивается к внуку и спрашивает:
— Ну так как же, Илья, готов ты помочь им одержать победу?
Илья протягивает руку Юрию и произносит всего лишь одно слово:
— Когда?
— Завтра вечером.
— Бросаю все дела и сегодня же начинаю готовиться к этой баталии!
Ирина Михайловна возвращается домой в заметно приподнятом настроении.
— Что это вид у тебя сегодня такой веселый? — удивляется Михаил Богданович.
— А потому, что от клоунов твоих наконец-то избавилась, смеется Ирина. — Буду теперь заниматься с воздушными гимнастами. Как тебе нравятся Зарницыны?
— Талантливые, но без огонька. Чего-то у них не хватает. Если бы не Маша, не иметь бы им успеха.
— Согласна с тобой. Зато Маша просто прелесть! Из нее со временем большая артистка выйдет.
— Это о какой Маше вы говорите? — с любопытством спрашивает Илья. — Не о той ли самой?..
— О той, — подтверждает Михаил Богданович. — Ты очень давно в цирке не был, а тебе непременно надо на нее посмотреть.
— А вот завтра и посмотрю.
— Не знаю, как она будет выглядеть там, в подземелье, — с сомнением покачивает головой Михаил Богданович. — Ее в цирке, в воздушном полете нужно увидеть.
— О чем это вы? — удивленно смотрит на них ничего. не понимающая Ирина Михайловна.
— О завтрашней баталии в берлоге абстракционистов, — смеется Михаил Богданович. — Живописцы во главе с Митрофаном Холоповым будут там кисти ломать в честь нашей Маши.
— Ox этот Митро Холло! — вздыхает Ирина Михайловна. — А противником его будет опять один бесстрашный Антон Мушкин?
— На сей раз еще и твой сын Илья.
Подвал Холло оказывается почти на самой окраине Москвы. Михаил Богданович с Ильей едут туда сначала на метро, затем на троллейбусе и, наконец, на трамвае. Дорогой старый клоун внушает внуку:
— Ты там у них не очень-то стесняйся в выражениях. Я совершенно убежден, что это не столько бездарности, сколько авантюристы. А Юра Елецкий просто феноменально талантлив. Видел бы ты, как он Машу рисует! Не только на нее не глядя, но и на бумагу даже. Буквально с закрытыми глазами. И ведь что досадно — стесняется он этого удивительного своего мастерства. Неловко ему, видишь ли, перед этими мазилами-абстракционистами за свое умение рисовать нормальные человеческие тела и лица. Просто чудовищно!
Михаил Богданович в ярости. В переполненном трамвае на него уже с опаской начинают поглядывать окружающие, а Илья то и дело толкает его в бок:
— Хватит тебе, дед! Ну, что ты так разошелся!.. Я ведь и сам понимаю, как важно развенчать этих абстракционистов. Жаль только, что я лишь физику знаю, а надо бы еще и живопись.
— Какую живопись? Да они вообще никакой живописи не признают. Не смей и заикаться там об этом. Все дело только испортишь. На смех они тебя поднимут, сочтут за дикаря. Их надо бить только теорией относительности, квантовой механикой и еще какими-нибудь новейшими теориями. Всех этих премудростей многие из них наверняка не понимают, но уважают. И не потому, что это последнее слово науки, а потому, что модно.
Они выходят из трамвая почти на конечной остановке и долго расспрашивают у какого-то старичка, как пройти на нужную им улицу. Потом идут кривыми переулками, то и дело сбиваясь с пути. А вокруг сплошная тьма. Лишь кое-где сквозь толстые наледи на окнах сочится тусклый, ничего не освещающий свет. Под редкими уличными фонарями лежат бесформенные грязножелтые пятна, лениво перекатываясь с боку на бок в такт покачиванию фонарей.
— Картинка в типично абстрактном стиле, — усмехается Михаил Богданович.
— Ты еще способен шутить, дед, — мрачно отзывается Илья, — а мне все время кажется, что нас вотвот огреют чем-нибудь весьма материальным по голове.
— От этих ультрановых представителей живописи и ваяния всего можно ожидать, — охотно соглашается с ним Михаил Богданович и вдруг резко шарахается в сторону — перед ними вырастает какая-то высоченная фигура.
— Да вы не бойтесь, это я — Юрий Елецкий, — слышат они знакомый голос. — Специально поджидаю вас тут, чтобы проводить.
— Ну и напугали же вы меня! — смеется Михаил Богданович. — Я уж и голову в плечи вобрал, ожидая удара. А как там эти гангстеры кисти — собрались уже?
— Все в сборе.
— А Маша?
— И Маша.
— Да как же она решилась прийти сюда, в эту преисподнюю? — удивляется Илья.
— Она храбрая, — не без гордости за Машу произносит Юрий. — К тому же она с братьями.
— Как, и братья ее тоже тут? — удивляется теперь уже Михаил Богданович.
— Они еще больше Маши сегодняшней дискуссией заинтересованы.
— С чего это вдруг?
— Влюблены в физику.
— Этого только не хватало! — всплескивает руками Михаил Богданович. — Они же отличные гимнасты — зачем им физика? Не эти ли «ультра» им головы вскружили?
— Нет, тут дело серьезное, — убежденно заявляет Елецкий. — Вы сами знаете, что они все время что-нибудь изобретают. Но для того, чтобы изобретать, нужно иметь представление о физике. Вот и увлеклись ею. Ломают сейчас голову над тем, чтобы избавиться от лонжей и предохранительных сеток.
— Любопытно, как же они собираются это сделать? — спрашивает Илья.
— С помощью какой-то системы мощных электромагнитов. Пойдемте, однако, пора уже. Это здесь вот, за углом. Осторожнее только — тут сам черт может голову сломать.
— И чего их занесло в такую дыру? — спрашивает Юрия Михаил Богданович, спотыкаясь обо что-то. — Не было разве какого-нибудь подвала поближе?
— Не знаю. Может быть, и не было, только они могли и нарочно подобрать именно этот. Вот сюда, пожалуйста. Вниз по ступенькам.
— В самом деле, значит, подвал, — ворчит Михаил Богданович. — Я думал, он у них условный.
— Подвал-то как раз безусловный, условное все остальное. Дайте-ка руку, Михаил Богданович, я помогу вам спуститься.
— Да вы за кого меня принимаете, Юра? Забыли разве, что я старый клоун-акробат. А эти «ультра» могли бы тут хоть какую-нибудь паршивую лампочку повесить…
К удивлению Елецкого, Илья спускается по шатким ступенькам раньше всех и широко распахивает двери перед дедом.
В помещении, похожем на предбанник, полумрак, но из внутренней, неплотно прикрытой двери лучится яркий свет. Слышатся оживленные голоса.
— Ну, слава те господи! — облегченно вздыхая, шутливо крестится Михаил Богданович. — Преисподняя, кажись, позади.
Они входят в просторное, хорошо освещенное помещение; Стены его увешаны какими-то, напоминающими образцы модных обоев, картинами. Но Илье не это бросается в глаза, а единственная девушка в светло-сером платье, видимо специально посаженная в центре подвала. Илья сразу же догадывается, что это Маша, но он не замечает в ней ничего особенного, даже красоты ее, о которой столько наслышался. Поражает его лишь ее взгляд, устремленный на братьев. В нем настороженность и тревога.
А в том, что стройные молодые люди, сидящие на подоконнике, ее братья, у Ильи не возникает никаких сомнений. Без труда узнает он в невысоком худощавом и очень бледном парне Антона Мушкина. Все остальные расположились на полу полукольцом вокруг Маши. В комнате, кроме ее кресла, вообще нет больше ничего, на чем можно было бы сидеть.
Почти все абстракционисты бородаты. Многие острижены под машинку. Вихраст только один Митро Холло, здоровенный чернобородый детина. На нем клетчатая байковая рубаха с расстегнутым воротом, узкие брюки, типа «техасских».
"Мог бы одеться и пооригинальнее", — невольно усмехаясь, думает о нем Илья. Он не ожидал от главаря этих «ультра» такой дешевки.
— Ну что ж, синьоры, — развязно произносит вожак местных абстракционистов, поднимаясь с пола, — начнем, пожалуй. Кворум у нас полный. Больше даже, чем предполагалось. Сто один процент.
Никто ни с кем не здоровается, никто никого не знакомит, только Маша легонько кивает Михаилу Богдановичу, бросив украдкой любопытный взгляд на Илью. Вся остальная братия Митро Холло продолжает сидеть на поду.