Юрий торопливо листает свой альбом и снова протягивает его Анатолию Георгиевичу.
— Этот смертный номер, — продолжает он, — исполняют уже знакомые нам бродячие гимнасты. Они работают под куполом цирка без сетки. В стереофонических динамиках должна звучать при этом музыка, похожая на реквием… Труднейшие номера! Может быть, тройное сальто-мортале или два с половиной с пируэтом, исполнявшееся когда-то мексиканскими гимнастами Кадонас в кинофильме «Варьете». А потом падение, катастрофа… Рев толпы в динамиках… Полицейские свистки…
Теперь Анатолий Георгиевич уже представляет себе, какое захватывающее повествование могут составить эти разрозненные сценки. Какими звуковыми и световыми эффектами можно их оформить, какими деталями обогатить.
— А потом пламя революции, — не вытерпев, продолжает за Елецкого Антон Мушкин. — Фрагменты из цирковых пантомим тех лет: «За красный Петроград», «Махновщина», воссоздание образов знаменитых цирковых артистов: Дуровых, Лазаренко, Труцци, Эйжена, Бим-Бомов… И не обязательно Бс. е на манеже. Многое можно снять на пленку и демонстрировать на куполе цирка. Осуществление антигравитационного эффекта Ильи Андреевича даст нам возможность освободить его от значительной части подвесной аппаратуры и превратить в огромный экран. А сочетать действие на манеже с демонстрацией кинопленки можно по принципу чехословацкой «Латерны магики».
Все это время Анатолий Георгиевич, сосредоточенно листавший альбом Елецкого и казавшийся равнодушным ко всему тому, что говорили молодые энтузиасты, встает вдруг с дивана и решительно произносит:
— Стоп! Вы меня убедили! И даже не столько вашими речами, сколько рисунками Юры. Тут есть за что ухватиться. Особенно в разделе «Цирк будущего». В нем есть, однако, очень уязвимое звено — зависимость всего аттракциона от осуществления эффекта антигравитации. А что, если он почему-либо не осуществится?
Анатолий Георгиевич вопросительно смотрит на Елецкого и Мушкина, будто от них зависит осуществление этого эффекта.
Отвечает ему Маша:
— Он осуществится, Анатолий Георгиевич!
Маша произносит это с такой убежденностью, что не только главный режиссер, но и братья ее невольно улыбаются.
— Ну что же, если так, то я буду только рад этому, — заключает Анатолий Георгиевич.
Накануне Нового года у Ирины Михайловны возникает идея пригласить к себе Анатолия Георгиевича, Зарницыных, Елецкого и Мушкина. Ни Андрей Петрович, ни Илья ничего не имеют против этого. А Михаил Богданович просто в восторге от такого замысла.
— Прямо-таки гениальная идея! — радостно восклицает он.
И вот Зарницыны с Юрием и Антоном прямо из цирка спешат теперь к дому Нестеровых. Анатолий Георгиевич обещает прийти попозже, ему нужно хоть часок провести вместе с теми актерами, которые встречают Новый год в цирке.
— А знаете, страшновато как-то идти к этим физикам, — поеживаясь в своем демисезонном пальтишке, признается Мушкин.
— Ну, если уж вам страшно, каково же нам? — смеется Маша. Ей, однако, очень хочется побывать в доме Ирины Михайловны.
Дверь им открывает Илья. Он выглядит весьма элегантно. Здоровается, как со старыми друзьями. Долго держит руку Маши и шутит:
— Вы непременно должны свести с ума всех моих друзей-физиков. Особенно Леву Энглина.
— А вот этого я как раз и не умею, — смущенно улыбается Маша.
— Потому-то и покорите их всех, — обнимает ее подошедшая к ним Ирина Михайловна. Опытным женским глазом она мгновенно оценивает Машин туалет и с удовольствием отмечает ее хороший вкус. — Идите же, я познакомлю вас с моим мужем.
Худощавый, подтянутый, моложавый, с умным строгим лицом, Андрей Петрович совсем такой, каким и представляла себе Маша большого ученого.
— Илья с Ириной Михайловной мне о вас много говорили, а вы, оказывается, еще прекраснее, — произносит Андрей Петрович без улыбки, и Маша не может понять, шутит он или говорит серьезно.
Й она, тоже не. улыбаясь, отвечает ему:
— А я хочу вам честно признаться — нет для меня более неприятного разговора, чем…
— Ну-ну, голубушка! — торопливо подбегает к ней Михаил Богданович. — Не надо быть такой серьезной. Идемте-ка лучше к физикам, — может быть, в вашем присутствии они переменят тему разговора. Я тут с ними уже полчаса, и они все время развлекали меня рассказами о «соотношении неопределенностей» и «сохранении странности». И вы думаете, что я слышал тут о ком-нибудь еще, кроме Дирака, де Бройля, Юкавы, Гейзенберга и Шридингера? Даже Эйнштейн их уже не интересует.