— В тысяча восемьсот двадцать первом году Фарадеем был создан лишь прибор для преобразования электрической энергии в механическую, — уточняет Андрей Петрович. — А датой создания первого электрического двигателя, пригодного для практических целей, следует считать тысяча восемьсот тридцать восьмой год. Конструктором его был русский ученый Якоби.
— Ну хорошо, — охотно соглашается Илья, — пусть будет тысяча восемьсот тридцать восьмой. А что было тогда известно об электричестве? Вспомни-ка наивные теории того времени о невесомых электрических жидкостях — флюидах и эфире. Лишь спустя несколько десятилетий после создания первого электрического двигателя Максвелл дал наконец математическое оформление тогдашних воззрений на электричество. А ведь практически уже существовали электромагниты, телеграф, гальванопластика, электродвигатели и генераторы тока. В сороковых годах девятнадцатого века появляются и осветительные электрические приборы.
— К чему ты это? — удивляется Андрей Петрович.
— А ты не понимаешь? Да все к тому же, что теория не всегда успевает за практикой. А что касается физической теории электричества, то она, как тебе известно, и сейчас еще не завершена. А ведь с тех пор, кроме Максвелла, Герца и Лоренца, немало потрудились над нею и Эйнштейн, и многие современные ученые. Нет, следовательно, ничего невероятного и в том, что моим эффектом уже сейчас пользуются цирковые артисты, не ожидая, когда появится его математический аппарат.
— Ну, а эти воздушные гимнасты имеют хоть какие-нибудь предохранительные средства на случай, если их подведет твой антигравитационный эффект? — допытывается Андрей Петрович. — Чем ведь черт не шутит…
— Ты об этом не беспокойся, папа. На них предохранительные лонжи, а внизу — сетка и униформисты.
Митрофан Холопов выбрал не очень подходящее время для разговора со своим шефом — режиссером экспериментальной киностудии Аркадием Марковичем Лаврецким. Режиссер сегодня явно не в духе. У него не ладится что-то со съемкой сатирического фильма об абстракционистах. Он показывал вчера отснятые куски кинокритику, с мнением которого очень считается художественный совет, и тот не порадовал его похвалой.
— В общем ничего, вполне приемлемо, — снисходительно заявил критик. — Но если судить вас по большому счету, а вас именно так и следует судить, ибо вы мастер и от вас ждут не просто хорошей, а принципиально новой ленты, то это… Как бы вам сказать? Ну, в общем не совсем то. Не очень оригинально.
Кинокритик говорил все это, улыбаясь и ни на чем не акцентируя, но Лаврецкому было ясно, что показанные куски фильма не понравились ему, и это надолго испортило Аркадию Марковичу настроение.
А тут еще этот Холопов стоит над душой и клянчит что-то. Лаврецкий почти не слушает Митрофана, у него полно своих забот, однако присутствие Холопова невольно заставляет его вспомнить единственную искреннюю похвалу кинокритика:
— А вот рисуночки абстракционистов получились у вас подлинными. И это вы правильно сделали. Это создало убедительность, достоверность высмеиваемой вами живописи.
«А что, — думает теперь Лаврецкий, — если я и абстракциониста покажу настоящего, живого, в натуральном виде, так сказать?..»
— Слушай-ка, старик, — обращается он к Холопо-ву, — ты играл когда-нибудь на сцене?
Холопов мнется.
— Видите ли..
— Вот и хорошо! Значит, не испорчен и будешь непосредствен. Завтра же пересниму все эпизоды, в которых снимался бездарный Парашкин. Его роль, роль художника-абстракциониста, сыграешь ты!
— Но как же так, Аркадий Маркович?
— А вот так! Да тебе и играть ничего не надо — будешь самим собой. И как я раньше этого не сообразил?
— Ну, если вы так считаете…
— Я в этом убежден. И всё об этом!
— А как же с циркачами?
— С какими циркачами?
— Я же вам уже полчаса о них…
— А, не морочь ты мне голову, старик! За каким мне чертом твои циркачи?
— А принятый вами сценарий о цирке?
— Это еще когда будет.
— Но ведь великолепный сценарий. Потрясающий фильм может получиться. И об этом уже надо думать.
Лаврецкий досадливо машет рукой:
— Успеется.
— А вы все-таки прочли бы этот сценарий еще раз. По нему грандиозную ленту можно отгрохать! Настоящий большой цирк на широком экране! Такой, какого нигде еще нет и не может быть, потому что в цирках занимаются этим люди без фантазии, без размаха. В кино тоже ничего монументального еще не создано. А ведь средствами современной кибернетики и оптики такое можно сотворить!