— Ничего, мы ему тоже испортим настроение, — тихо сказал Мыркин и обратился к товарищам: — А ведь Макар думает, что мы забыли о деньгах. Считает, что для него все обошлось.
— Ребята! — прервал Мыркина Лобогрей. — Не будем анархию разводить. Дело ясное. Нужно добиться, чтобы Макар признался и вернул деньги в бригадную копилку. Только давайте соблюдать порядочек!
Однако недовольство росло, как дождевая туча. Сердитые выкрики раздавались то в одном месте то в другом. Глыбин слышал, что речь идет о нем, но держался самоуверенно и насмешливо поглядывал на разгоряченных рыбаков. Больше всех шумел Чернобров. Полусогнувшись на краю площадки, механик укладывал нижнюю часть невода, сердито гремя тяжелыми стальными кольцами, и без умолку возмущался.
— Галдят, как на базаре! Чего разбушевались? — спокойно пробасил Глыбин. — Нашли преступника! Какие такие за мной страшные грехи, скажи на милость?
— Будто не знает, — скрипнул зубами Чернобров.
— Простачком прикидывается, — добавил Мыркин.
Глыбин усмехнулся:
— Из-за какой-то сотни такой концерт устроили… Я эти гроши для бригадных нужд оставил, на черный день припас… Неужто не имею права?
— Да, не имеешь! — отрубил механик. — Нечего простачком прикидываться. Видать, ты воробей стреляный, надо тебя хорошо прощупать. Да и боцманом заняться не мешает, что-то он к тебе сверх меры льнет и в рюмку чаще прежнего заглядывает. Никогда в нашей бригаде такого не было.
Лицо у Глыбина оставалось невозмутимым, но в глазах появились и заплясали злые чертики.
— Ну что ж…
Он медленно сошел на палубу и скрылся в своей каюте. Через минуту вернулся на корму с тонкой стопкой десятирублевок в руке. Рыбаки на время прекратили работу, следя за ним.
— Вот они! Вот, вот гроши! Нате! Нате! Хватайте! — С этими словами кэп-бриг разжал пальцы. Шелестящие листочки запорхали перед ним, как красные бабочки. Рыбаки смотрели на Глыбина с презрением. Брага кинулся было собирать деньги, но Глыбин яростно цыкнул на него.
— Ну? Чего ж не хватаете? Ну?! — сдавленным от злобы голосом твердил кэп-бриг. На скулах его появились багровые пятна, дергались тяжелые веки.
— Сам соберешь! — сдержанно произнес Лобогрей. — Соберешь и сдашь Ивану Ивановичу…
Глыбин на мгновение замер, точно истукан, потом передернулся всем телом и начал ожесточенно расшвыривать деньги ногой. Несколько десятирублевок упали за борт и розовыми латочками выделялись на бирюзовом стекле воды.
Павлик, который стоял бок о бок с Митрофаном Ильичем, пугливо приник к старому рыбаку, шепча:
— Он сейчас драться будет… Он будет драться…
Митрофан Ильич обнял мальчугана за плечи, успокаивая:
— Не волнуйся, Павлуша. Ты не бойся. Покуражится — и только. Ишь, разошелся. Думает, если над ним начальника нет, то и управы не найдется! Так да не так, бригадир непутевый.
Глыбин, пыхтя, с таким усердием топтал десятирублевки, словно это были змеи.
— На свою же голову стараешься, — тем же сдержанным тоном произнес Лобогрей. — Из заработка вычтем.
Глыбин последний раз топнул ногой, распрямился, перевел дух. Ни на кого не глядя пошел в каюту.
Встреча с приятелем
Солнце, чистое, посвежевшее, медленно оторвалось от фиолетовой черты горизонта и бодро начало набирать высоту. Вода вокруг была тихая, неподвижная. Только там, где проходил сейнер, на ней оставалась искристая зыбкая дорога.
Павлик посмотрел в сторону открытого моря. Он заметил вдали множество маленьких черных черточек, точно свисающих с неба на тонких синеватых ниточках. Это шли сейнеры. Мальчуган радостно догадался: «Дядя Юра все-таки «раззвонил» о большой рыбе у Гнездиловской косы!»
Появлению сейнеров Павлик был рад еще и потому, что на одном из них должен быть Игорь. Шторм, приключение на промысле, трагический случай с Тягуном — есть что порассказать рыжему приятелю.
Павлик заметил его на капитанском мостике «Меркурия», рядом с темно-красным бархатным знаменем, которое ярко пылало под лучами солнца. У Игоря был гордый вид и мужественная осанка. На груди поблескивал бинокль. Но когда рыжий узнал Павлика, вся напускная важность слетела с него. Он сбежал по трапу и, перегнувшись через борт своего судна, протянул Павлику руку в коричневых крапинах. Павлик с чувством пожал ее. Затем приятели очутились на «Меркурии».