Студенты недолюбливали Гайлиса, считали его демагогом, а однажды на вечеринке в общежитии даже разыграли миниатюру, высмеивавшую его семинары. Кончилась эта история печально: кто-то донёс начальству и артистов отчислили из института.
– Да, – прервал его воспоминания Эдуард, – я сын академика Гайлиса.
– А я инвалид войны, – ответил Яков Семёнович, – у меня от ранения бывают приступы шизофрении, во время которых я за себя не отвечаю. Могу, например, прийти к соседям и учинить мордобой. Так что меня лучше не раздражать, понял? – и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.
Но заснуть Яков Семёнович не мог и долго ещё ворочался с боку на бок. Он вспоминал рассказы своих сокурсников о Гайлисе, который быстро делал карьеру. После войны Питерс Юрис Гайлис оказался в Латвии и защитил докторскую диссертацию, в которой писал, что в Литве, Латвии и Эстонии в 1940 году произошли революции и все три государства обратились к советскому правительству с просьбой принять их в семью советских народов. Всесоюзная Аттестационная Комиссия утвердила диссертацию в рекордно короткий срок, а соискателя скоро выбрали в Латвийскую академию наук.
Проворочавшись до трёхчасов ночи, Яков Семёнович Коган поднялся и, плотно закрыв дверь, вышел в коридор. Там он достал бумажку и набрал номер, а когда Гайлис-младший снял трубку, извинился, что грубо разговаривал с ним несколько часов назад и спросил, как себя чувствует больной. Спокойно выслушав ругань, он напомнил, что врач принимает с семи утра.
Эдуард пожаловался отцу и академик пришёл в ярость. Ветеранство в глазах Питерса Юриса вовсе не было заслугой. Ещё неизвестно какой стала бы Латвия, если бы победили немцы, но поскольку сделать с Коганом он ничего не мог, то написал большую статью в центральной газете о недобросовестном отношении некоторых врачей к своей работе и в качестве примера привёл случай, который произошёл с его внуком. Софью Борисовну он представил крайне неквалифицированным педиатром, а её мужа – пьяницей и дебоширом. Вскоре многочисленные подхалимы сделали жизнь семьи Коганов невыносимой. Софье Борисовне пришлось уйти из специализированной поликлиники. Она устроилась в больницу, где зарплата была гораздо меньше, но и там продолжались мелкие придирки сотрудников, выслуживавшихся перед начальством. Через год семья Коганов обменяла свою квартиру в Риге на комнату в небольшом Подмосковном городке.
Когда Боря закончил свой рассказ, дверь открылась и в комнату вошла кающаяся грешница с картины Горюнова. У неё была другая причёска, более современная одежда и выглядела она гораздо старше, но Боря был уверен, что именно она была прототипом.
– Знакомься, мама, – сказал Василий Николаевич, – это мой ученик, Боря Коган. Он пришёл меня проповедать, то есть проведать.
– Не богохульствуй, – одёрнула его мать, – а гостя своего лучше чаем напои.
– Да нет, спасибо, я не хочу, – сказал Боря, – мне уже домой пора.
– Видишь, мама, ему всё время пора домой, когда надо что-то делать. Моделью работать или чай пить. Я правильно говорю, остряк из Риги?
– Я бы и ходил на ваш кружок, но у меня нет никаких способностей крисованию.
– Значит, ты не будешь великим художником, ты просто научишься рисовать, но всё равно это тебе не помешает.
Когда Василий Николаевич выздоровел, Коганы пригласили его в гости. После этого он закончил портрет Софьи Борисовны и написал даже их соседку по коммунальной квартире – Тамару. Он изобразил её сумашедшей. В лохмотьях, не прикрывающих её отталкивающей наготы, она плясала на базарной площади. Вокруг стояли люди и, усмехаясь, показывали на неё пальцами. Картина называлась «Божья кара».