Елена Кукочкина
В степи Баскунчака
“А степная трава пахнет горечью…”
Слова Р. Рождественского
Коля, прищурившись, смотрел в степь. Степь, как безликое полотно, расстелилась до самого горизонта, уперлась в край голубого безоблачного неба и молчала. Коля думал про степь, что она всегда неприглядна и одинока. Только ветер по ней гулял словно хозяин. Иногда ветер так гулял, будто он сумасшедший, которого выпустили на денек из желтого дома. Но с этого лета, а точнее с двадцать пятого июля, степь не всегда молчала, она сотрясалась от снарядов ежедневной бомбардировки. А иногда горела. Горела так яростно, стремительно и с болью, будто говоря, что ж вы делаете? Когда остановитесь? А потом разносила во все уголки запах гари, и оседала дымкой похороненных людских надежд и разбитых сердец.
Одного только степь не делала, она не плакала. Голубое глубокое небо и капли с начала лета на степь не проронило. Вот и десятилетний Коля разучился плакать. Утирал грязным рукавом лицо, когда слышал разговор родителей, но не плакал, потому что он взрослый и должен служить примером для маленьких. А детей маленьких много, за ними глаз да глаз. Кто еще будет следить, если родители заняты? У одних ушли на фронт, другие трудятся на железной дороге, что находится в Верхнем Баскунчаке, третьи работают в тылу. Помогать нужно и не роптать, на слезы времени нет. А если какая слеза и покатилась, то ветер ее тут же смахнет невидимым крылом. Ветер хоть иногда и сумасшедший, но дело свое знает — подгоняет в спину, не дает расслабиться.
Коля, когда смотрел в степь, всегда вспоминал самый страшный день. Тогда они еще жили в селе, а не в землянках. Нет, это было не двадцать пятое июля, когда всё село впервые увидело высоко в небе иностранные самолеты, кружившие над головами людей и высматривающие добычу орлиным взором. Настоящее возмездие наступило днем позже.
Люди готовились к бомбежке. Но никто не ожидал, что так получится. Что узловая станция Верхний Баскунчак, которая находится в Астраханской области в сорока километрах от слободы Владимировка и в пятнадцати к югу от Казахстана, будет гореть огнем.
Бомбы бесцеремонно со зловещим рыком падали на пути. Одна из бомб проломила крышу вагонного депо — полыхало так, что не подобраться. Горели цистерны с керосином, вагоны с пиленым лесом. Неугомонные озлобленные немцы преследовали только одну цель — прервать снабжение Сталинградского фронта из Астрахани, как они прервали движение нефтеналивных танкеров по Волге. И тогда русским перестала бы приходить подмога в виде оружия и топлива, они не смогут воевать, быстро сдадутся и Сталинград станет немецким трофеем. А за Сталинградом вся степь будет принадлежать им, вплоть до Каспия с ее важными речными мостами — Ахтубинским, Бузанским великаном, Рычинским, Сенным и Болдинским.
Но в день двадцать шестого июля не только вагоны разлетались на куски, словно тряпичные куклы. Возле главного станционного здания находился Круглый садик — так его назвали местные за особую форму и обустройство. В этом саду ожидали отправки пассажиры. Большей частью военные. Тут же стояли напуганные молодые женщины, а лица их, словно осенний пожухлый лист — серые, осунувшиеся, с отпечатком войны. Рядом с женщинами на лавках сидели старики. У всех мало-мальские пожитки — всё, что успели схватить. Женщины тихо переговаривались, чтобы унять в сердце тоску по любимым мужьям и брошенным жилищам. Маленькие дети на руках, а что постарше — припухшие, перепуганные — жались к матерям, поглядывали робко друг на друга. Иногда находили камешки, палочки и затевали несмелую игру. Старики поглядывали на детей — отрада видеть в тяжелое время радость и огонек в глазах подрастающего поколения. Ведь дети — этакие непонимающие солнышки, которых горе не пропитало еще насквозь и не вросло корнями в душу.
Всех их объединяла идея — убежать, спастись, переждать, а когда закончится война, вернуться на родную землю, найти мужа, сестру, родителей, жилье. “Жить дальше”, — разлеталось эхом по Круглому садику, блуждало в листве, шелестело и возвращалось проблеском надежды. Только маленькая Анечка с растрепанными русыми косичками, в помятом цветастом платьице не знала, куда себя деть. Жалась к матери, слегка тянула за руку. “Скоро, Анечка, скоро”, — говорила мать нарочито ласковым голосом, скрывая за ним тревогу и страх, не дающий спать по ночам. Бросить все, видеть, как немцы бомбят город, забиться в угол комнаты, собирать вещи впопыхах, выбежать из квартиры под напором соседки. И не верить, что твое жилище превратится за минуту в груды камней и пепла. Не верить, что муж ушел на фронт, что потеряла связь с матерью и сестрой. Не верить, но продолжать жить. Рядом осталась только дочка, ради нее и бежала непонятно куда. Нарочито казалась ласковой и спокойной, пока Анечка рассматривала проступившие на исхудавшей кисти матери синие вены, поломанные, обгрызенные ногти, огрубелую кожу. И кажется, никто кроме Анечки в коротком платьице не слышал, как утих во дворах домашний скот, как перестали лаять собаки, до этого они передавали вести друг другу, будто вели радиообмен. Ветер замер, не чирикали неугомонные воробьи, не слышен стрекот кузнечиков в сухой траве, голубое безоблачное небо стояло неподвижно. А потом резко взвыли сирены, они оглушали и внушали животный страх, заполняя собой всё пространство. Маленькие дети, перепугавшись, подняли вой, люди оцепенело стояли, словно загнанный скот, и ждали исхода событий.