Борис Александрович Лазаревский
В степи
Весь путь занесло на большом расстоянии. Рельсов не видно. Телеграфные столбы сделались вдвое ниже, и кажется, что вместо проволок на них висят опустившиеся белые шнуры, каждый толщиною в палец. Небо уже совсем прояснилось. Звёзды стали крупнее и ярче и равнодушно глядят на землю, мигая своими зеленоватыми лучами.
Вся степь и крыши на хатах ближайшего хутора покрыты ровным толстым слоем снега, кажущегося ночью бледно-лиловым.
Только в одном месте резко выделяется полоса света, пробивающегося через обледенелые окна казармы, в которой временно живут ремонтные рабочие и артельный староста Кравцов.
Кругом так тихо, что голос стоящего у самых дверей Кравцова раздаётся вокруг, вероятно, саженей на триста. Его молча слушают восемь рабочих с лопатами в руках и путевой сторож. У всех усы и бороды от мороза белые, точно собрались одни старики. Неуклюжие, тёмные укутанные фигуры стоят неподвижно.
Топчется на одном месте, с фонарём в руках, только тот, который поближе к артельному старосте.
— Ну нечего тут рассуждать, — говорит ему Кравцов. — Ступай и скажи им ещё раз, что греха в этом нет. Грех будет, если они не помогут людям выехать со станции.
— Так як бы ж не щедрый вечир, — нараспев отвечает рабочий.
— Что?
— Кажу, як бы не щедрый вечир, а то ж Новый год завтра.
— Скажи, что по два рубля в сутки будут давать.
— Та я вже казав. Там народ такий слабосильный, шо страсть.
— Ну ступай, ступай, кого хочешь веди, только чтобы люди были сегодня же. Ступай, ступай…
Посланный досадливо машет рукой и идёт. Фигура его делается всё меньше и меньше, и затем кажется, что он уже совсем не двигается, покачивается только из стороны в сторону светлая точка фонаря.
Кравцов всё время мигает глазами, потому что ясно ощущает, как начинают обмерзать его ресницы, потом протирает их рукавом и, обращаясь к остальным рабочим, произносит:
— Ну…
Люди выстраиваются гуськом и, проваливаясь по пояс в снегу, двигаются к едва выделяющейся насыпи.
Впереди всех Кравцов. На душе у него тоскливо. В таком неопределённом и нелепом положении он давно не был.
Телеграф не действует. Поезда не идут. Не пришёл и рабочий поезд. Неизвестно даже, который час. Одни часы в казарме испортились, а карманные стали на пяти, должно быть от холода, потому что он их часто вынимал. Нет начальства, нет дорожного мастера, нет и достаточного количества людей, а предпринимать что-нибудь нужно. Настроение его передаётся всем рабочим.
Лениво втыкают «для проформы» на палке красный фонарь и принимаются копать снег с таким видом, точно их заставили вычерпать ложками огромный пруд.
Чтобы согреться, Кравцов сам берёт лопату и намечает, где нужно рыть.
«Или в управлении ещё неизвестно, — думает он, — или начальник участка выехать не может. Что будешь делать?.. Вот тебе и Новый год… И себя жаль, и рабочих жаль — всё равно напрасно бьются, а не начать расчистку страшно, — приедет начальник участка, пожалуй, под горячую руку и должности лишит. Хоть к утру, а он непременно будет».
Потом Кравцову представляется внутренность казармы. Печь, лавки, лампа на стене и в углу большой стол. Приглашённая из хутора на праздники баба Горпина, вероятно, уже разогревает борщ со свининой и колбасу. Всё это необыкновенно вкусно, — к тому же в шкафу под замком стоят две бутылки с водкой. Полдничали уже давно, а после еды все очень долго спали.
Вообще, время тянется убийственно медленно.
Часа через два является посланный и приводит с собою только десять человек. Всё это самые захудалые мужики, по большей части, парни из бедных семей.
Один из них не похож даже на мужика, не похож он и на рабочего. Тощий, согнувшийся, одетый в серое драповое пальто с чёрными пуговицами и подпоясанный ремнём, с головой, обмотанной башлыком, он весь ёжится и оглядывается как собака, которая боится, что её прогонят.
Кравцов откашливается и строгим голосом произносит:
— Так по два карбованца в сутки и работать по настоящему, а кто будет часто бегать греться, с того вычтется.
Все молчат.
— Согласны? — спрашивает Кравцов громче.
Два-три голоса отвечают:
— Та согласни.
— Як було, так и буде, — произносит после кто-то один.
Затем все идут в казарму. Кравцов прибегает в своё помещение и, отворив шкафик, наскоро пьёт из бутылки несколько глотков водки. Потом он достаёт из кармана книжку в засаленном парусиновом переплёте и записывает имена и фамилии прибывших.
— А ты откуда? — спрашивает он у человека в сером пальто.