В Зауралье начинался голод.
В одну из темных ночей из Зверинской станицы выехали двое верховых, миновав мост, углубились в степь по направлению Донков.
Перед утром жители деревушки были разбужены тревожным набатом. Далеко на равнине, точно яркие костры, полыхали стога сена.
Осенью, в большом селе Пепелино, недалеко от Марамыша, стал бродить по ночам мертвец, велик ростом, одетый в белый саван. Становилось жутко, когда по пустынной сельской улице медленно двигался облитый лунным светом мертвец, он, казалось, тихо плыл по воздуху. Весть о пепелинском мертвеце достигла и Марамыша. Григорий Иванович вызвал Осокина.
— Церковь в Пепелино долго служила очагом контрреволюции и по требованию трудящихся была закрыта. Но враги не унимаются. Надо поймать пепелинского мертвеца. Сказка о белом саване — дело их рук. Кого думаешь послать?
— Двух милиционеров. Ребята смелые, чертей не боятся!
— Не годится, — выслушав Федота, решительно заявил Русаков: — Как только появятся твои милиционеры, человек в белом саване исчезнет. Он не глуп. Ваша задача — поймать врага, разоблачить его проделки перед народом. Дело в том, что кулаки настаивают на открытии церкви в Пепелино. Для агитации и пустили миф, что человек без покаяния, без церковного обряда перед смертью не найдет «покоя» в земле.
— Советую послать Герасима, он у тебя работает?
— Да, конюхом.
— Поговори с ним. Он опытный разведчик. В помощь дай двух переодетых милиционеров.
На следующий день Осокин вызвал к себе кривого Ераско.
— Слышал, Герасим, о пепелинском мертвеце?
— Бает народ…
— Ну так вот, чтобы через три дня этот мертвец был здесь, в милиции. Понял?
— Отчего не понять, понял, — обидчиво произнес Ераско и, переступив с ноги на ногу, спросил: — А помощь будет?
— Пошлю с тобой двух милиционеров.
Ераско вышел от начальника, уселся возле конюшни и пробормотал:
— Исшо новая должность: мертвецов ловить. Так, кажись, работаю справно. Но, стало быть, без меня не обойтись! А загробного мужичка поймать надо. Спрошу, не слыхал ли он про покойную куму Федосью, ласковая была бабка. — Ераско зажмурил единственный глаз: — Не поминает ли она меня там?
В Пепелино Ераско пришел под вечер и, попросившись на ночлег к пожилой крестьянке Анне Полухиной, положил котомку под лавку и скромно уселся у порога. Словоохотливая хозяйка стала рассказывать сельские новости.
— Мертвец появился да страшный такой! Народ говорит — не к добру! Я на ночь окна ставнями запираю, до утра не сплю! Вдруг постучится…
— Где он бродит? — как бы невзначай спросил Ераско.
— По нижним улицам. А выходит, говорят, из Наймушинского переулка, что к озеру идет, там камыши. Кладбище-то у нас на той стороне озера, в обход — версты две будет.
— Значит, напрямик идет, по воде?
— По воде, милый, по воде, — закивала головой Анна. — По воде и по воздуху.
— Ишь ты, — покачал головой удивленный Ераско.
— Прошлой ночью встретил его на улице старик Елисей, так и упал, едва отходили.
Настала ночь. Спавший в сенях нищий, сунув за пазуху револьвер, незаметно выскользнул через двор и, перевалившись через плетень, зашагал к нижним улицам.
Всходила луна. Спрятавшись за углом дома Ераско ждал таинственного мертвеца.
Село казалось притихшим, точно в ожидании опасности. Через улицу пробежала кошка, забравшись на угол дома, посмотрела зелеными глазами на Ераско. На одной из улиц показалась высокая фигура, закутанная в белую простыню. Ераско, казалось, врос в стену. Мертвец шел медленно, вытянув вперед руки. Сидевшая на углу кошка, жалобно мяукнув, метнулась на землю и стремительно унеслась. Стало жутко. Мертвец приближался. До слуха бобыля донесся замогильный голос:
— Давит меня земля, давит…
Ераско стоял, не шевелясь.
— Давит меня земля, давит, — послышалось уже близко. И белый саван исчез, как видение.
Ераско с облегчением вздохнул, залез в сенки Полухинской избы и уснул. Разбудила его Анна.
— Вставай, похлебай хоть редьки с квасом.
Ераско от еды отказался. Одев котомку, быстро зашагал к леску.
— Вот что, ребята, — сообщил он милиционерам, — мертвеца я видел ночью. Одному из вас надо спрятаться в Наймушинском переулке, на берегу озера. Как только мертвец появится на лодке, не трогать, пускай идет в село, комедь ломать. Отойдет от берега — лодку перегнать в другое место. А мы, — обратился Ераско ко второму милиционеру, — будем ждать его на перекрестке. Тут и приступим к нему с двух сторон.
Как только стемнело, они направились к селу. Ераско занял с одним из милиционеров свой наблюдательный пункт, второй направился к озеру. Выплыла луна, посеребрила водную гладь, залила спящее село бледным светом.
Ждать пришлось недолго. Белый саван выплыл из переулка и леденящим голосом протянул заунывно:
— Давит меня земля, давит…
Преодолевая страх, бобыль подал знак товарищу. Выхватив оружие, оба метнулись к «мертвецу».
Тот скинул саван. Ераско, к своему удивлению, узнал расстригу. Никодим, сделав огромный прыжок, навалился на милиционера, подмял его под себя. Стрелять было нельзя. Ераско бегал вокруг барахтавшихся людей и, выбрав момент, стукнул Елеонского по голове рукояткой револьвера. Никодим затих.
Скрутив руки «мертвецу», милиционер дал свисток — знак товарищу, сидевшему в засаде у озера.
В полдень Никодим а привезли в уездную милицию.
— Откуда, муж праведный, явился? — рассматривая обросшего длинными волосами Никодима, спросил Осокин.
— Из мира, где несть ни печали, ни воздыхания, а жизнь вечная, — смиренно ответил тот и опустил глаза.
— Давно скончались?
Расстрига вздохнул:
— В девятнадцатом году при крушении града Гоморры, сиречь Марамыша… Нет ли у вас покурить? — спросил он уже беспечно.
— Удивительно, как вы сохранились в земле! — спрятав улыбку, произнес Осокин, передавая Никодиму табак.
— Тело мое нетленно, душа бессмертна…
Ераско, сидевший у порога с винтовкой в руке, сплюнул.
— Дать ему, лохматому черту, по загривку и весь разговор! — заметил он сердито.
— Пришвартоваться к месту! — видя, что бобыль поднимается с порога, скомандовал Федот.
Елеонский скосил глаза на Ераска.
— У мудрого Соломона сказано: на разумного сильнее действует выговор, чем на глупого сто ударов! — и, повернувшись к Осокину, промолвил: — Продолжим нашу душеспасительную беседу?
— Для чего вы одели саван и бродите по ночам?
Никодим аккуратненько скрутил цыгарку и потянулся через стол к Осокину:
— Разрешите прикурить?
Тот предусмотрительно убрал лежавший на столе револьвер и подал расстриге спички.
— У пророка Исайи… — выпуская клубы дыма, начал расстрига.
— Пророка оставьте в покое! Говорите по существу! — прервал его резко Осокин.
— Хорошо, — Никодим решительно поднялся на ноги. — Мы против закрытия церкви.
— Кто это «мы»?
Елеонский молчал.
Через час расстрига в сопровождении Ераска шагал к Марамышской тюрьме.
Путь Никодима лежал мимо дома, где жил Русаков. Увидев Ераска с «мертвецом», Григорий Иванович подвел гостившего у него Андрея к окну.
— Этот оружия не сложит… И, к сожалению, он не одинок.
— Ничего, вычистим!
Разговор перешел на близких людей.
— Как живет Епифан?
— Работает председателем волисполкома.
— А Осип?
— В комитете бедноты.
Григорий Иванович распахнул окно. Над Марамышем вставало солнце. Где-то пыхтел локомобиль, визжали пилы, раздавался стук топоров и длинной вереницей тянулись подводы с лесом.
В Зауралье наступил восстановительный период.
