Но и в таких случаях, когда порывы отчаяния не настолько парализуют душевную жизнь героев г. Серафимовича, что последние теряют всякое сознание действительности, – и в таких случаях слепой инстинкт самосохранения неограниченно распоряжается течением их внутренней жизни и заставляет их выбирать особенные, примитивные способы самозащиты.
Во время объезда «лунок» два рыбака (отец и сын) накрывают «ледяного вора», выбиравшего рыбу из их сетей. Подобно диким зверям, они накидываются на этого «вора», вступают с ним в страшную борьбу, Никита (сын) ударяет «вора» в висок, валит его на лед; оба начинают клубком кататься по ледяной поверхности. Старик старается ударить «вора» колом, но боясь задеть сына, вскоре отбрасывает кол в сторону и впивается зубами в горло Петро (так зовут «вора»). Петро побежден. Рыбаки связывают его одним концом веревки и оставляют лежать на льду, а сами направляются продевать другой конец веревки под лунками.
Совершивши эту операцию, они начинают тянуть Петро в воду. Петро кричит, «как животное, которое ударили ножом в горло», напрягает все свои силы в «безнадежной борьбе со смертью», он цепляется зубами за лед, вонзает в лед ногти; из-под ногтей брызжет кровь – но все его усилия тщетны. Неумолимая веревка продолжает его тянуть вперед… и Петро скрывается под ледяной поверхностью…
Когда рыбаки протащили его подо льдом через три лунки, Петро уже не дышал. «Он покрылся льдом, как панцирем».
Рыбаки тогда подняли его, поставили на ноги, поддержали его с минуту; дали время воде сбежать с тела Петро и замерзнуть у его ног на подобие пьедестала. В руки Петро они вложили длинный костыль, затем сели в розвальни и умчались прочь, бросив на произвол судьбы набранную «вором» рыбу и свои сети.
Среди морской пустыни осталась стоять ледяная статуя.
«Один за другим проходили серые зимние дни и морозные светлые ночи. Проезжавшие случайно рыбаки с удивлением подбежали к странному человеку, одиноко и неподвижно стоявшему посреди замерзшего моря, но когда они подходили к нему, то с ужасом замечали, что неподвижные открытые глаза его побелели и в лунные ночи он весь отсвечивал льдом, и они поспешно отъезжали от этого ужасного места».
Прошла зима, лед треснул и поломался, но, по странной случайности, то место, где стояла ледяная статуя, откололось одной большой глыбой. И эта глыба долго носилась у берегов, пока, наконец, в одну глухую ночь буря не искрошила всего льда. «И только тогда ледяное привидение исчезло навсегда».
Дальше чувства «животной злобы» и дикой мести «труженики моря», обрисованные г. Серафимовичем, не идут, защищая интересы своего труда.[2] Ничего большего не подсказывает им инстинкт самосохранения. Этот инстинкт не развился у них до сознания необходимости более осмысленной защиты своих прав на жизнь. Слепая, стихийная борьба за существование, которую они ведут, которая заставила их сосредоточивать свое внимание лишь на интересах каждого отдельного момента, которая не позволила им глядеть дольше случайностей и опасностей, грозящих в каждую отдельную минуту их жизни, не могла, естественно, воспитать в них никаких широких стремлений, не поставила перед ним никаких широких целей, не открыла им никаких широких духовных горизонтов.
В водовороте стихийного процесса жизни живут и вообще все герои г. Серафимовича. Правда, многие из них не такие «дикари», как его труженики моря или плотовщики, правда, многие из них не способны отдаваться диким порывам «животной злобы». Но на протяжении всех своих рассказов г. Серафимович нигде не найдет ни одного намека на осмысленную, сознательную борьбу за существование. Везде он отмечает только «слепую стихийность».
И как изобразитель стихийного процесса жизни некоторых народных «слоев» г. Серафимович заявил себя крупным художником. Его произведения, бесспорно, дают ему право занять одно из «почетных мест» в сонме современных русских беллетристов.
В. Шулятиков, «Курьер», 1901 г., № 208