— Воистину воскресе, Прасковья Ильинишна! Вы к нам?
— Нельзя, дорогая моя! старик-то мой дома ждет; хворает, и в церковь Божью не в силах был дотащиться.
— Уж как вы милы, моя красавица! точно ангел стоит, — сказала, подходя ко мне, Анна Филипповна, соседка в розовой шляпке необычной формы и величины. Шляпка эта двадцать лет тому назад была подарена ей одною богатою помещицей и надевалась постоянно каждый год в двунадесятые праздники.
Анна Филипповна даже в своем кругу считалась оригинальною по своим понятиям о модах и упорно держалась своих мнений, уверяя, что моды выдумывают портнихи, чтоб вытаскивать больше денег из кармана добрых людей.
Солнце всходило великолепно, когда мы в прежнем порядке уселись на дрожки и возвращались домой; ни одно облачко не омрачило небесной лазури.
— Смотри, Генечка, как играет солнышко, — сказала Марья Ивановна.
И в самом деле, оно будто колыхалось, переливаясь радужными лучами.
Тетушка благоговейно перекрестилась.
— Вся тварь радуется сегодня, — прибавила она. Несмотря на то, что тетушка приглашала почти всех соседей, на деле оказалось много званых и мало избранных: всякий желал провести этот день дома, в своей семье. Священник и дьякон с женами обедали у нас.
Явились и чай со сливками, и разнообразнейшая закуска. К обеду приехал из уездного города Митя, сын Марьи Ивановны, кончавший курс в уездном училище. Из маленького мальчика образовался длинный, сухощавый юноша, с глуповатою физиономией и добродушною улыбкой, открывавшею ряд широких белых зубов. Я не могла постичь, откуда взялся у него такой толстый, некрасивый нос.
— Вот и мой Дмитрий… — умильно сказала Марья Ивановна.
— Как он вырос! — заметила я.
— Здравствуйте, сестрица! здоровы ли вы? Христос воскресе-с!
— Что ты долго ехал? — спросила Марья Ивановна.
— Да как же-с, маменька, нельзя: дорога-то очень дурна.
— Ну что, как там у вас?
— Да что-с, ничего-с, помаленьку поживаем. Дмитрий Андреич, городничий, чин получили. Обед хотят делать и нашего смотрителя пригласят.
— Ну вот!
— А в Великий четверг пожар был, два дома мещанских сгорели.
— Ах, Боже мой!
— Экой гнев Божий! — с чувством отозвалась попадья. После обеда, когда гости разошлись, а тетушка Катерина Никитишна и Марья Ивановна легли отдыхать, я осталась одна с Митенькой, и он повел со мной следующий разговор:
— Что, каково погостили у Татьяны Петровны, сестрица? Веселились?
— Нет, скучно было.
— Вот и мою сестрицу Бог пристроил. А вы так совсем переменились, не узнаешь вас.
— И вы, Митя, очень переменились. Теперь, верно, не станете разорять птичьи гнезда?
— Ой, где уж, сестрица! о другом надо уж теперь думать.
— Ну, что вы поделываете в вашем училище?
— Учимся-с. У нас строго-с. Слава Богу, нынче после экзаменов выйду.
— Куда же вы думаете поступить?
— Да в суд-с. Афанасий Алексеич обещал местечко дать.
— Отчего бы вам не поступить в гимназию, а оттуда в университет?
— Ой, что вы, сестрица! куда! очень трудно-с. Вот и теперь-то долбишь, долбишь, так что голова кругом идет. Нет-с, уж куда нам! Вон у нас есть ученик, так хочет в гимназию, да по ученой идти-с. Стихи пишет, Ей-Богу-с! Как это, сестрица, пишут стихи? И Бог его знает, откуда так складно выходит! Да меня, кажется, убили бы — я бы ни одного стишка не написал.
— Учится-то он хорошо?
— И-и, как учится! первый ученик-с!
Молчание.
— Что вы, сестрица, в окошко так смотрите? уж не гулять ли думаете? Вы прежде были охотница. Да еще грязно-с.
— Нет, я смотрю, вон, кажется, под липкой расцвели подснежники.
— Да не угодно ли, я вам нарву?
— Как можно? грязно.
— Ничего, помилуйте-с, у меня сапоги не промокнут. Я не нежен, привык. Сейчас вам нарву…
— Мне совестно, Митенька, вы очень добры.
— Помилуйте, сестрица! да это что! пустяки-с! я для вас не то готов сделать.
Я смотрела в окно, как услужливый Митя, отважно шагая через весенние лужи, добрался до толстой липы, под которою цвели подснежники.
Через минуту он воротился с пучком темно-голубых цветов, прекрасных и нежных, как первая мечта о счастье, робко поникших на своих тоненьких стебельках.
Я была очень благодарна Мите.
— Вот, сестрица, у нас через месяц экзамены будут.
— Ну так что же? Вы не боитесь?
— Нет-с, Бог милостив, выйду. Да вот учитель словесности, проклятый, выдумал сочинения задавать к экзамену. Ну какие у нас сочинители! один, два, да и обчелся. Опиши ему, видите ли, осень… Вот тут-то я и погиб: как ее опишешь? осень, известно, грязь и дожди, что тут описывать! Разве отца Алексея попросить?