— Друг, сестра! — воскликнул гость, трагически воздев руки.
Чувствительная Катерина Никитишна и даже Марья Ивановна проливали слезы.
Обе они знали Василья Петровича, но не видали его почти со времени своей молодости. Сам дядя плакал, как женщина.
— Вот, — говорил он, — я, бедный странник, увидал наконец родительский дом и сам приобрел угол, где могу спокойно дожить свой век.
— Постарели вы, Василий Петрович, — сказала Катерина Никитишна после первых приветствий.
— Ну и вы не помолодели! А помнишь, Катерина Никитишна, прошлое время? Ведь ты тогда не такая седая крыса была, как теперь.
Со мной дядя обошелся ласково.
Весь вечер до ужина прошел для них в воспоминаниях о прошедшем. Я слушала с удовольствием живые, полные юмора рассказы дяди и анекдоты из его жизни.
Перед ужином он спросил водки и выпил несколько рюмок, после чего голос у него сделался резче, глаза беспокойнее, шутки грубее. После ужина выпил еще несколько рюмок и стал придираться к тетушке, передразнил Катерину Никитишну, назвав ее дурой и прибавив, что она всегда была такой.
— Ну вот, умник какой! — отвечала та, стараясь обратить все в шутку.
Наконец тетушка объявила, что пора на покой. Дядя был этим недоволен и обидчиво извинялся, что так обеспокоил нас, что не видавшись столько лет, он никак не думал, что так скоро отяготит нас своим присутствием, и отправился домой, оставив всех в довольно неприятном расположении духа.
Через несколько дней он просил нас к себе на новоселье. Многие из соседей были также приглашены, не забыты были и соседки.
Усадьба его была от нас всего за версту; расположенная на берегу речки, она состояла из небольшого, довольно старого домика, за которым тянулся ряд крестьянских изб. Все именьице состояло душ из пятнадцати. При доме находился запущенный огород с густыми черемухами и рябинами, между которыми красовались две-три яблони.
Дядя выказал чрезвычайно мелочную заботливость насчет угощения, сам хлопотал о столе с тетушкиным поваром и, казалось, был доволен своими хлопотами.
За обедом было даже шумно. Дядя завел с отцом Алексеем какой-то отвлеченный спор, в котором Андрей Николаевич принял большое участие. Кричал также немало один сосед, никогда не бывавший у тетушки по случаю своего довольно буйного характера и примерной храбрости, выказанной им в некоторых праздничных драках.
Одним словом, круг, собранный дядей, принял совсем другой характер и получил какую-то смелость и самостоятельность, несмотря на присутствие тетушки.
К вечеру графины с водкой чаще и чаще опоражнивались и беседа становилась шумнее.
Тетушка собралась ехать; к ней подошел дядя.
— Как! — сказал он, — родная сестра оставляет дом своего брата прежде всех.
— Друг мой! я устала.
— Устала? разве ты не можешь у меня отдохнуть? Я, по милости родителя моего, имею свой угол и могу принять сестру мою.
Дядя употреблял это выражение, желая намекнуть на то, что мать его отдала все свое имение дочерям.
— Конечно, — заговорил он плаксиво, — я несчастный человек: родные бросили меня, сестра не хочет побыть у брата несколько часов. Что же? разве у меня неприлично что-нибудь, разве я сделал что-нибудь дурное?
— Ничего, друг мой, но я лучше приеду к тебе в другой раз на целый день.
— Не нужно мне в другой раз! — сердито сказал он и вышел.
— Что с ним, ангел мой маменька, станешь делать! — сказала Марья Ивановна, — попало в голову!
В эту минуту в другой комнате раздалось громкое нестройное пение. Хором соседей управлял дядя и кричал на дьячка за то, что он фальшивит.
— Ну вот и врешь, не туда залез! до-о-кса, до-о-кса сикирия! — И дядя бил такт по столу рукой, так что рюмки и стаканы составляли какой-то дикий аккомпанемент его пению.
Нас, привыкших к тишине, пугала эта шумная пирушка. Тетушка по временам даже вздрагивала. Мы с Марьей Ивановной старались успокоить ее и других робких собеседниц, находя в себе силы шутить и смеяться.
— Не подрались бы они! — сказала одна из соседок, — ведь мой-то куда как задорен, как в голову-то попадет.
В это время вошел дядя с рюмкой в руке.
— Что? пьян я? — говорил он. — Генечка! смотри, пьян ли я? Я сейчас по одной половице пройду. Смотри, сестра!
И он стал ходить перед нами взад и вперед по одной половице довольно твердым, хотя и медленным шагом.
— А вот он так не пройдет по одной половице, вот сосед-то не пройдет.
Он указал на крикливого соседа, стоявшего в дверях.